Падчерица Синей Бороды - Нина Васина

– Пойдем со мной! – я тащу его за ошейник наверх.

Милорд упирается, но идет.

Завожу собаку в комнату, закрываю дверь, укладываю его на полу у двери на покрывало (что скажет Аделаида?!) и строгим голосом приказываю:

– Охранять!

Стало спокойней.

Милорд повозился, улегся и тут же засопел.

Я посидела-посидела на кровати и поняла, что меня только что хотели убить. И не просто убить, а убить при нападении, потому что я должна была в этот момент быть с пистолетом в руке. Провожу рукой под мышкой и нюхаю ее. Вспотела, и еще как! Нащупываю цепочку на руке. По моим предположениям, писк из упаковки анальгина сейчас в сарайчике через улицу должен стоять просто оглушительный! Почему же меня никто не идет спасать? Похоже, пора заказать пиццу с грибами!..

Осторожный стук в дверь.

Милорд немедленно среагировал. Он залаял. А поскольку я никогда не слышала, чтобы он лаял в закрытом помещении (обычно ему хватало рычания), то мне показалось, что по пустому дырявому корыту кто-то бьет деревянной колотушкой.

Дверь резко распахнулась, за нею оказался взъерошенный Коржак и достающий ему как раз до выреза пижамы повар-вьетнамец.

– Ну, теперь мне точно скажут, что происходит! – кричит Коржак, а я бросаюсь на Милорда, хватаю его за морду и зажимаю пасть.

– Тихо! Свои!

– Кто это – свои? – опешил Коржак.

– Девоська пугался, девоська было страшно, я плисол, – поклонившись, объясняет вьетнамец.

– Да, – встаю я с собаки и замечаю, что за Коржаком уже стоят дядя Ваня из санитарной комиссии, дядя Петя из министерства и дядя Вова – хирург из Воронежа. – Мне было очень страшно. Потому что я нашла вот это в вашем доме, – подхожу к кровати, поднимаю матрац и достаю красный шарф корейца.

– Что это такое? – совершенно искренне таращит глаза Коржак.

– Это шарф, в котором мой отчим был, когда его ранили в Сюсюках. Вообще-то, как вы знаете, его потом еще в озере топили, как же шарф оказался у вас в доме? Я как раз хотела это узнать у вашей жены, когда вы пришли на крики.

Дядя Ваня закрывает глаза. Дядя Петя быстро отворачивается и спускается вниз, уводя только что поднявшихся жену Лаптева и тетю Валю из Перми. Дядя Вова пытается взять за руку Коржака, но тот руку вырывает. А повар протягивает ко мне обе руки:

– Я отнесу.

– Да, пожалуйста, отнесите… Отнесите следователю Лотарову, он ведет мое дело. – Закатываю шарф валиком и протягиваю повару. – Только сразу же, ладно?

– Я отнесу.

– Сейчас!

– Сисяс.

– Скажите, что утром может быть поздно.

– Сисяс.

– Я хочу покоя! – кричит Коржак и идет в свою комнату.

Все понемногу расходятся. Странно, но Аделаида не появилась.

– Все, – шепчу я собаке. – Спасибо. Молодец. Теперь мне уже не страшно. Можешь идти в свою коляску.

Я ложусь, не раздеваясь. Думаю. Думаю. Думаю. Лена видела фотографию, на которой моя мама с сестрами, она могла ее видеть только в квартире корейца. Это она искала ключ в прокладках.

Через полтора часа слышу шум внизу, выхожу на лестницу, не зажигая света, и вижу, что Аделаида провожает Харизму у дверей.

Сбегаю вниз.

– Уезжаете?

Обе женщины дергаются и смотрят на меня с задумчивым сомнением.

– «Совершенство принципа», – вздыхаю я, – коньяк с горячим шоколадом. Это красиво.

Глаза Харизмы теплеют.

– Девочка, – говорит она, положив мне на плечо тяжелую руку. – Ты хотя бы понимаешь, во что влезла?

– А вы?

– Смешная… Гадамер никогда не рассказывал о тебе. Берег для личного пользования. Что это значит, когда мужчина никогда не говорит о женщине, знаешь? Это значит, что он смертельно болен ею. Вот, возьми на память. – Харизма расстегивает шубу и рвет цепочку, чтобы отдать мне медальон. – Он недорогой, мы с Кемиром купили себе одинаковые в Турции. В этом – прядь его волос. Возьми.

Заторможенным движением протягиваю ладонь.

– Так не пойдет, давайте меняться, – я снимаю с руки цепочку. – Она тоже недорогая, возьмите.

– Ну… как хочешь, – Харизма ждет, пока я надену на ее руку цепочку.

Я вожусь с замком, пальцы дрожат.

– Иди, девочка, я попрощаюсь с близким человеком, – просит Харизма и поворачивается к Аделаиде. – Ты думаешь, стоит вот так спешить, не попрощаться ни с кем?

– Уходи быстрей, у меня тяжело на душе, – крестит ее Аделаида.

В пять тридцать раздался выстрел.

Мне так и не удалось заснуть.

Почти сразу же после выстрела в дверь позвонили. Все гости сбежали вниз, звали Евгения Кирилловича, а он все не шел, а когда вышел, то был бледнее беленой стены в коридоре.

– Вы опоздали, – сказала я следователю Лотарову. – А мне наплевать.

– Все остаются на своих местах! – объявил Лотаров. – Никого не впускать и не выпускать!

– Пустите Пенелопу, я несовершеннолетняя, и она единственный сейчас близкий мне человек.

Пенелопа сразу же затолкала меня в кухню.

– Кто теперь? – спросила она.

– Жена Коржака. Только не ругайся, ладно. Я, честное слово, ни при чем. Он ее убил из ревности.

– Ладно, не расстраивайся, я не собираюсь ругаться.

– А вдруг тебе все-таки захочется, ты сдержись!

– Алиска, что ты несешь? Ну почему я буду ругаться, если этот неуловимый Коржак окажется наконец за решеткой?

– Коржак здесь ни при чем, – вздыхаю я.

– Ты же только что сказала, что он убил жену?

– Да, он убил, но Коржак Е.К., директор «Медикуна», это не он. Это была его жена, Елена Константиновна.

– Ничего не понимаю, подожди… Ты хочешь сказать?..

– Я хочу сказать, что Евгений Кириллович убил свою жену, Елену Константиновну, а она была директором «Медикуна» и, хотя почти ничего не смыслила в медицине, смогла уговорить работать на нее многих друзей мужа.

Пенелопа, усевшаяся рядом со мной на диване в гостиной, чтобы успокоить, вскакивает и начинает бегать туда-сюда по комнате, стиснув руки. Дурацкая привычка.

– Она была любовницей корейца, – говорю я тихо, опустив голову. – Кореец прятался здесь после того, как выбрался, раненный, из озера.

– Да, я поняла, ты передала шарф… А почему ты решила, что я буду ругаться?

– Мне показалось… Я подумала, что ты все поймешь раньше меня.

– А я не поняла! – повышает голос Пенелопа. – Я тупая! Что же это получается? Директор «Медикуна» мертв?