Стакан молока, пожалуйста - Хербьерг Вассму

Несколько раз Вахта говорила: «Я тебя выпущу отсюда в больницу, но Артур или кто–нибудь другой будут тебя охранять!» Как будто Дорте могла ей возразить. В записной книжке с загнутыми уголками страниц Вахта вела счет расходам на молоко и еду. Дорте не понимала, каким образом сможет с ней расплатиться, у Артура денег тоже не было. Так он, во всяком случае, говорил.

У Дорте рос не только живот, но и пустота, свившая гнездо у нее в голове. Она как будто оттеснила в сторону все остальное, например, норвежские слова. Дорте тосковала по плееру Тома. Ей было противно думать, что Бьярне вставил ее наушники себе в уши. Несколько раз она доставала краски и альбом, чтобы, рисуя, думать о чем–нибудь хорошем. Но это всегда кончалось слезами, бессмысленно было и пытаться. Утешал ее только литровый пакет молока, который Вахта приносила ей через день. Дорте ждала этого, как ждут радостного события. Почти торжественно она открывала каждый новый пакет и наливала молоко в стакан. Красные цветы на пакете всегда выглядели свежими, независимо от того, сколько раз она его открывала или доставала из холодильника и ставила обратно. Обычно Дорте брала стакан, садилась на тахту, обернув живот и ноги пледом, и пила молоко. Но в этот день в комнате было так холодно, что она выпила молоко, сидя в кровати под одеялом.

Вахта запретила Дорте включать по ночам обогреватель. Иногда она приходила и проверяла, обманывать ее было бесполезно. Фонтанчик с Белоснежкой она разрешала включать лишь ненадолго. Но у себя наверху Вахта не могла слышать журчания воды, поэтому Дорте иногда все же включала его. Белоснежка здесь выглядела совсем не так, как в квартире у Лары. Теперь было почти не видно, что она улыбается.

Тапочки с заячьими ушами не спасали Дорте от холода, но она нашла пару шерстяных носков, оставшихся от Артура, и надевала их по ночам. Как ни глупо, но ей иногда хотелось, чтобы он вернулся. Хотя почти всегда он приходил поздно вечером и заваливался на тахту спать до следующего полудня. В комнате после него остался странный запах, как от протухшей пищи.

В последнее время он, к счастью, даже не пытался лезть к ней. Но случалось, болтал с нею о самых обычных вещах.

Когда его не было, в уборной не воняло, и она принадлежала только Дорте. Ей повезло, что рабочие жили в другой части подвала. Поэтому она не боялась встретить ночью в коридоре какого–нибудь мужчину. Она договорилась с Вахтой, что та будет сообщать ей, когда ушел последний клиент, чтобы Дорте могла спокойно лечь спать.

Артур явился, когда она меньше всего этого ждала. Он просто вдруг появился в дверях с маленькой пластмассовой елочкой, торчащей из сумки. Зажег верхний свет, отшвырнул в сторону сумку и остановился посредине комнаты, широко расставив ноги и с ненавистью глядя на Дорте.

— Ты мне врала! Ты все время принимала здесь мужчин! — Он тяжело плюхнулся на тахту и опустил голову на руки.

— Нет! — ответила Дорте и похлопала себя по животу.

— Бьярне говорит, что я на тебе зарабатываю! И теперь все рабочие дразнят меня. По–английски!

Возражать ему было глупо, поэтому Дорте просто помотала головой. Он продолжал говорить, но она уже не понимала его слов. В конце концов он напомнил ей, что оплатил ее приезд в Осло. Она слушала его, пряча хлеб в пластмассовый пакет. Вид ломтика хлеба на доске вызывал у нее тошноту.

— Они говорят, что им достаточно заглянуть в окно, как ты подаешь им знак. Они проходят к тебе через чердак, где сушится белье, и ебут тебя, сколько влезет. Главное, что они тебе платят.

— Какой чердак? Где это? — быстро спросила Дорте.

— А черт его знает! Где у тебя деньги?

— У меня нет денег. И я много должна Вахте.

— Врешь! — заявил он и влепил ей оплеуху. Не сильную, но Дорте прикрылась рукой.

— Нам надо держаться друг друга, — четко проговорила она, закрывая голову руками. И когда она умоляюще взглянула на него, Артур сдался. Он нетвердо держался на ногах.

— Как ты войти сюда? — неосторожно спросила она.

— Через дверь, как же еще! — прогнусавил он.

— Есть ключ?

— Не твое дело! — Его рука взметнулась вверх, но тут же опустилась, словно он забыл, за что хотел ее ударить.

— Включить Белоснежку? Давай посмотреть вместе, — предложила она, сделав вид, будто не понимает, что он сердится.

— У тебя есть пиво?

Не отвечая, она отпрянула от его протянутой руки.

— Я спросил, есть ли у тебя пиво! — повторил Артур и заглянул в холодильник. — Черт! — воскликнул он, не найдя того, что искал. Потом повернулся с беспомощным взглядом и отошел от холодильника. — Привет! Я не собираюсь становиться твоим клиентом! — сказал он, схватил сумку и хотел уйти.

— Помнить, ты говорил о твоя мать? Ты не должен стать таким же, как твой отец! Который уйти, — сказала она.

Артур остановился в дверях, словно что–то забыл. Потом поставил сумку на пол, подошел к Дорте, опустив голову, и толкнул ее с такой силой, что она упала на стол, а с него — на пол. Некоторое время он смотрел на нее, словно не понимая, что за существо валяется у его ног.

Неожиданно она почувствовала, что ее тело больше не хочет ждать. Она лежала на полу, а у нее перед глазами летел матовый звездный дождь. Будто делая последнюю попытку освободиться, Дорте с ненавистью посмотрела на Артура, вложив все силы в одну мысль: «Ударь! Осмелься! Убей меня!» Но Артур не умел читать мысли.

— Никогда не говори мне об этом! Вообще не смей со мной разговаривать! Шлюха! — выдохнул он. Потом схватил сумку и уставился на торчащую из нее елочку.

Лежа на полу, Дорте смотрела ему в лицо. Его глаза метались по комнате, но сам он не двигался. Неожиданно он одним рывком выхватил елочку из сумки. Один серебряный шарик упал на пол. Он не разбился, но закатился под кровать и исчез. Елочка дрожала всеми своими пластмассовыми иголками рядом с головой Дорте.

— Какой же я дурак! Купил елочку и размечтался! Можешь оставить ее себе. Счастливого Рождества!

Когда он ушел, она встала и поставила елочку в угол возле окна.

Дорте решила постучаться к Юлии до того, как начнет мыть лестницу. Комната у Юлии была маленькая, но более теплая, чем подвал Дорте. Вообще–то им разрешалось разговаривать друг с другом только в присутствии Вахты, но попытаться стоило. Через секунду Дорте услыхала за дверью шаги.

— Это я. Дорте, — шепнула она.

— Я не могу открыть, меня заперли. — Голос у Юлии был такой, будто она всю ночь не спала.

— Почему?

— Потому что я разбушевалась. Я не могу принимать по двенадцать клиентов в день. Я больна!

— Кто тебя запер?

— Не знаю. Заперли, и все. Меня не выпускают даже в уборную, говорят: делай в ведро!

Дорте проговорила в щель двери то, во что сама плохо верила: