Аттила - Уильям Нэйпир

Но Женский Поселок принадлежал исключительно вождю, и только он мог разрешить членам семьи или гостям насладиться его прелестями.

Отдельно от Женской Кибитки жила личная наложница Руги, которую никто не смел трогать или даже смотреть на нее; ее день и ночь ревностно охраняли рабы-кастраты. Но пока, с тех пор, как король почти год назад сел на престол, ни одна из его наложниц или жен до сих пор не забеременела. И считалось очень неразумным касаться этой темы.

Прохладная ночь немного охладила голову Аттилы, и он глубоко втягивал в себя воздух. Мясо и кумыс тяжело давили на желудок, но кровь жарко бурлила в жилах, и он чувствовал: пусть даже он не сможет войти в Женскую Кибитку совсем бесстрашно, все ж таки дрожать так, чтобы это заметили все, он не будет.

Двое огромных вооруженных кастратов, охранявших юрту, ухмылялись и отпускали непристойные замечания, пока расшнуровывали юрту и впускали его внутрь.

Внутри было сумрачно, в центре горел костер, и дым уходил в дыру в потолке. Вокруг центрального шеста лежали груды мехов, а на них — женщины. Некоторые лежали дальше, у стен юрты, они дремали, сплетничали тихими голосами, полировали ногти песчаником, расчесывали и заплетали друг другу волосы. Воздух казался сонным из-за древесного дыма, запаха масла для волос и нежного женского аромата.

Тут же к Аттиле подошли две женщины, обе старше, чем он.

Они улыбнулись и протянули к нему руки. Одна, вероятно, была черкешенкой, со светло-голубыми глазами, очень светлыми волосами и кожей. Вторая была смуглее, наверняка из империи, возможно, откуда-то с востока, с золотыми серьгами в ушах. Она очень бесстыдно потрогала Аттилу. Ее накрашенные ногти заблестели при свете лампы, когда она провела руками по его груди.

Но большинство женщин не походили на нее. Женская Кибитка была не римским борделем, и сам воздух в ней казался тяжким от печали пленных девушек. Многие вспоминали своих утраченных мужей и детей, исчезнувшие деревни и далекую родину. Многие попали сюда по тропам войны и жестокости, и мало кто собирался ласкать нового господина руками с накрашенными ногтями.

Мальчик отошел от накрашенной восточной девушки и черкешенки, чьи лица в смятении вытянулись. Он обошел юрту по кругу, женщины смотрели на него, и в нем росло смущение, но тело его жарко пылало при мысли, что любая — что все эти женщины могут быть его, если он захочет. Вот почему мужчины стремятся стать королями. Да только он понимал, что женщины эти пришли сюда по воле меча.

Наконец его взгляд упал на девушку, скорчившуюся в уголке. Она закуталась в шерстяные покрывала, намотав их на плечи и даже на лицо. Длинные волосы падали на эти тряпки сверху, глаза она опустила. Но вот девушка подняла взгляд, и Аттила увидел в полумраке большие, зачарованные глаза, узкое лицо и вспомнил ту, другую девушку много месяцев назад.

Он прикоснулся к ней, она медленно поднялась, и покрывала соскользнули.

Другие женщины столпились вокруг, воркуя и хихикая, а восточная женщина с накрашенными ногтями уже манила их на покрытое мехом ложе. Было принято, чтобы мужчина получал удовольствие с выбранной им женщиной, а остальные женщины стояли вокруг и хвалили его, чтобы их глаза сияли притворным сладострастием, вызванным единственным отчаянным желанием: чтобы их перевели из одной кибитки в другую: из общей Женской Кибитки в одну из личных, где живут жены и наложницы.

Аттила вспыхнул, несмотря на выпитый им кумыс. Подобная открытость претила ему. Он покачал головой остальным женщинам, взял девушку за бледную руку, увел ее за одну из занавесок, за которыми они спали, и задернул занавеску.

Остальные женщины вернулись на свои ложа и снова стали ждать. Они проведут всю жизнь в ожидании, а потом совсем состарятся, и их продадут, как домашних рабынь, по цене меньше, чем за мертвую лошадь.

Аттила снял с девушки рубашку и долго рассматривал ее тело. Она тоже решительно и молча смотрела на него. Наконец он толкнул ее на ложе и начал целовать. Потом замер, приподнял голову и снова взглянул на девушку. Все еще в благоговейном трепете от всего приключения в Женской Кибитке, Аттила вдруг начал мямлить, что им совсем не обязательно… делать все… если она не… и ему очень жаль…

Она притянула его к себе. Он удивился и пришел в восторг, когда она страстно поцеловала его. Потом девушка положила руки ему на грудь и сильно оттолкнула его.

— Что такое? — ошеломленно спросил Аттила, садясь.

Она мягко засмеялась.

— Нам совсем не обязательно… делать все… мне очень жаль… — передразнила она.

Потом наклонилась к нему и начала развязывать шнуровку на его рубашке.

— С чего ты взял, что я не хочу? — спросила она, выгнув брови. Стянула рубашку через голову и села верхом на обнаженную грудь Аттилы. — Иногда мне это тоже нравится.

Мальчик, открыв рот, уставился на нее. Тогда она накрыла его рот своим, и он больше ни о чем не думал.

* * *

Теперь у Аттилы была своя кибитка и девушка, согревавшая ему ложе.

— Скоро опять начнем набеги, — заявил Руга, крепко хлопнув его по спине. — Надеюсь, ты привезешь мне взамен этой еще десяток шлюх. Она была лакомым кусочком мяса.

Мальчик вежливо улыбнулся.

Почти через месяц одиноким всадник, обнаженный до пояса, с длинными, смазанными маслом волосами и роскошными усами, подъехал к Равенне. Сначала стражники перегородили ему путь, но когда он сообщил, кто он такой, они неохотно разрешили ему проехать, правда, в сопровождении вооруженного эскорта.

Наконец, после того, как у него отобрали коня, тщательно обыскали — оружия у него не было — и обязали приличия ради накинуть белый плащ на жилистые плечи, его допустили к императору Рима.

Сестра императора тоже присутствовала. Женщина, и сидит на собственном троне, будто ровня мужчине! Эти римляне, с отвращением подумал воин.

Он стоял, скрестив на груди руки, и, вместо того, чтобы почтительно опустить глаза к мозаичному полу, смел смотреть прямо в Божественное лицо императора Гонория.

Эти варвары, с отвращением подумал император.

— Asia konusma Khlatina, — произнес воин. — Sizmeli konusmat Ioung.

Началось крайне неаристократическое смятение — управляющие заметались по дворцу в поисках переводчика, понимающего отталкивающий язык гуннов. А в большой, тускло освещенной Палате Императорских Аудиенций воцарилась неловкая тишина. Гонец не отрывал взгляда от лица императора. Это было невыносимо. Гонорий уставился на свои колени. Его сестра холодно смотрела в лицо посланника гуннов. Его дерзкие раскосые глаза неприятно напоминали ей другого, более юного жителя степей.

Наконец переводчика нашли. Он явился в Палату с откровенно испуганным видом и встал, дрожа, за спиной воина-гунна, ожидая, когда тот заговорит. Воин повторил свои слова, и вид у несчастного переводчика сделался еще более потрясенным — незавидная участь переводить подобные оскорбительные вещи ледяному Императорскому Трону.