Естественный отбор - Александр Звягинцев

Снова появились какие-то дома, но с каждым мгновением они становились крупнее и крупнее и вот уже заполнили все панорамное стекло кокпита.

Ольга подала штурвал вправо — дома уплыли влево. Внизу появились заборы какой-то промзоны, редкий березняк рядом с товарной станцией и вдали — припорошенная снегом ледяная гладь. Самолет падал прямо на железнодорожный переезд с поднятой стрелой шлагбаума…

— Ну нет, дорогой Скиф, ты не будешь торжествовать… Я не стану подтверждением твоего пророческого дара…

Она легко взяла влево и последнее, что увидела, был румяный пупсик, похожий на купидона, который вздрогнул на стекле и подмигнул ей напоследок. Но прежде чем он исчез из вида, Ольга успела громко крикнуть:

— Прощай, любимый!

* * *

В то утро на явочной квартире во Внукове Чугуев проснулся к полудню. Оглядел неубранный после вчерашней попойки стол, вспомнил ненасытную на мужские ласки Нинку и скривился, как от зубной боли. Заглянув в соседнюю комнату, обнаружил там спящего на диване Кобидзе.

«Боевые подруги» и Лисья мордочка уже слиняли, — вяло подумал он. — Голова тяжелая, как у мамонта… Марочный коньяк — не коньяк был вовсе, а мерзкая чача самопальная. — Ставя на плитку чайник, он вспомнил вчерашнее странное поведение Кобидзе и его слова: «Завтра из «ящика» узнаешь, дарагой». — «Что я должен узнать из «ящика»?» — подумал Чугуев и включил маленький японский телевизор.

На экране после порции пошлых клипов и рекламы женских прокладок начались последние известия. Диктор вещал о прекрасном состоянии экономики страны и, как о событии эпохального значения, сообщил о презентации очередной политической партии.

Господин с наркотическим блеском в глазах, как две капли воды похожий на Мучника, с пафосом рассказывал о своих планах по спасению святой Руси и углублению реформ в духе монетаризма. Потом камера дотошно фиксировала фантастические яства и напитки на столах ресторана «Русь», завидный аппетит самого «спасителя» и его «элитарных» гостей: политиков, банкиров, акул шоу-бизнеса.

Но вот диктор вскинул глаза и по инерции, с таким же восторженным пафосом, проговорил:

— …Только что к нам поступило сообщение о трагической гибели талантливой тележурналистки Ольги Коробовой. Пилотируемый Коробовой самолет «Сессна» во время тренировочного полета по неизвестным причинам потерял управление и рухнул на лед Клязьминского водохранилища. На место катастрофы самолета выехала оперативно-следственная группа.

Чугуев застыл с открытым ртом. В памяти всплыла вчерашняя стычка между Кобидзе и Лисьей мордочкой:

Кобидзе: За тех, кто сэгодня в полете!..

Лисья мордочка: Лучше за тех, кто полетит завтра.

Бешеный оскал Кобидзе: Прикуси язык, мудозвон!

«Они вчера под видом пожарников были на аэродроме. Нинку с подругами там сняли, — вспомнил Чугуев. — Неужто катастрофа с самолетом Коробовой — дело их рук? Если их, то чей приказ они выполняли? Походина?.. Вряд ли, для Походина заказать дочь Хозяина — петлю для своей шеи намылить…»

Одевшись, он снял с предохранителя свой «ПМ».

Удар милицейского ялового сапога сбросил Кобидзе с дивана. Следующий удар в живот отбросил его к стенке. Разрядив пистолет в пол, между его голыми ногами, Чугуев сунул пахнущий горелым порохом ствол в ноздрю летчика:

— Что ты вчера делал на аэродроме?.. Отвечай, мразь, или пристрелю, как пса шелудивого. Ты меня знаешь, гюрджи…

Кобидзе ошалело хлопал глазами. Из разодранной ноздри струйкой текла кровь.

Чугуев снова влепил пулю в пол и сунул дымящийся ствол в его хрипящий рот.

— Кто тебе отдал приказ гробануть Ольгу Коробову? Ну-у, твою мать!..

Зубы Кобидзе лязгнули о металл.

— Кккаку-у-ую Кккоррробову-у? — просипел он.

— Фирма «СКИФЪ»… Что ты сделал с ее самолетом?

— Рррулевые тяги ослабил…

— Кто заказал ее?

— Походин… Бортовой номер сказал, чей самолет нэ сказал…

— Вышибить твои ишачьи мозги или сдать с потрохами в прокуратуру?.. Выбирай…

— Нэ знал я, мамой клянусь — нэ знал, что самолет Ольги Коробовой.

— Что Походин не поделил с ней?

— Бля буду, нэ знаю…

— Не походинский почерк оставлять живыми исполнителей… А ты еще живой — почему?

— Сказал — будет еще заказ.

— Какой?

— Сссказал, через три дня скажет и «зелень» дэсят штук отвалит…

— Мудак! — заорал Чугуев. — Тебе поминальную молитву заказывать, а ты мне про «зелень»! По твою душу Шведов идет, уже на пятки наступает. Помнишь Шведова, а?..

Глаза Кобидзе замутились страхом.

Он знал по Афганистану волчью хватку и дотошность Шведова, накрывшего десять лет назад на границе его вертолет с большой партией опиума.

— Пачему Шведов? — просипел он.

— Патаму! — выдернув ствол из его рта, заорал Чугуев. — Шведов ведет у них покушение на Ольгу в Останкине, а ты, ваше ослиное благородство, и там засветился.

— Там нэ я…

— Кнопку не ты нажимал. Ты лишь магнитную чушку под ее машину сунул…

— Нэ докажут…

— Плохо ты чекистов знаешь. Думаешь, не поинтересуются, что за пожарники вчера в ангаре, где самолет стоял, отметились? Шведов сегодня же раскрутит блядей, которых ты вчера притащил на явочную квартиру.

— Всэ три замужние — молчать будут, — прохрипел Кобидзе.

— А если не будут?

Кобидзе отвел от Чугуева затравленный взгляд и зашмыгал носом.

— Правда я Олгу Коробову? — выдавил он сквозь всхлипывания.

— Сомневаешься?

— Тогда слушай! — в прозрачных, не грузинских глазах Кобидзе плеснулась грузинская ярость. — Очень болшую «зелень» с казла снять нада — пополам раздэлим… Потом в Грузию… Нэт, в Турцию свалю. Там «Сэрые волки» помогут на дно лечь…

— Козел ты балаклавский, но мысль интересная, — усмехнулся Чугуев и достал из кармана милицейской куртки блокнот и ручку. — Пиши, если трупом быть не хочешь…

— Что писать?

— Пиши, что отправил на тот свет Ольгу Коробову не ты, а Походин. А ты лишь, выполняя его приказ, ослабил рулевые тяги у самолета с указанным им бортовым номером, не зная, кому тот самолет принадлежит, и все такое… Пиши как есть, коли жить хочешь и крутые баксы с плешивого, как с куста, снять. А баксы, они и в Антарктиде у пингвинов баксы…

— Сколко с казла снять можна?

— «Лимон», а то и боле…

— Баксов? — сглотнул слюну Кобидзе.

— У него и фунты имеются. Пиши, гюрджи, пиши, как говорится у ментов, «чистосердечное признание».