Джейтест - Борис Иванов

— Да, — Том кивнул. — Я очень поразился тогда.

— У меня не только это получается. Вот ты помнишь… Помнишь, как мы поссорились тогда?

Роббинс ожесточенно потер виски:

— Разве мы с тобой ссорились, Цинь?

Проводник задумчиво переводил взгляд то на одного, то на другую.

— Вы ссорились, — тихо уточнил он.

— А я захотела, чтобы ты это забыл. Чтобы не было этого вовсе — для тебя. И ты… И этого для тебя не стало. Я могу… — Она сделала перед глазами жест — узкой, темной ладошкой, словно снимая невидимую паутину. Или — стирая что-то с доски. — Вот. Я могу очищать. Сознание. Душу. Другим. — Она вдруг сгорбилась, по-детски горестно прикусила губы: — Другим. Себе — не получается. — Она снова выпрямилась. — Вот сейчас я скажу слова. А ты их запомнишь. Слушай: «Семь ветров, семь судеб, семь самураев». Повтори!

— М-м… «Семь ветров, семь судеб, семь самураев», — повторил Том.

— А сейчас…

И снова бронзовая ладошка взлетела вверх. Теперь к лицу Тома. Смахнула невидимые знаки.

— Повтори! Повтори теперь!

— Что повторить? — Он ожесточенно тер виски.

Впервые в его глазах Цинь увидела эту тень — тень страха.

— Повтори слова, которые я просила тебя запомнить.

— Ах да… Ты же только что… Только что сказала. Вот черт! — Том сильно сжал руками голову, словно хотел сломать свой череп к чертовой матери. — Ты — вот что. Ты не делай так больше, Цинь. Это… Это плохо. Понимаешь?

Тень не уходила из его огромных, словно фосфоресцирующих глаз — глаз потомка африканских колдунов.

— Я не буду этого делать. Друзьям. — Она неожиданно провела рукой по его жестким волосам. Ей хотелось прогнать злую тень. — Только если меня попросят. Или если без этого нельзя будет.

— А наоборот… Вернуть память ты можешь? — уже своим, не ломающимся от напряжения голосом спросил Том.

— Нет. Это — насовсем. Только от кого-нибудь другого можешь узнать то, что я… отнимаю.

— «Семь ветров, семь судеб, семь самураев», — тихо напомнил Проводник.

Том потряс головой. Нет, никогда он не слышал этих слов.

— Не могу возвращать, — вздохнула Цинь. — И никто не может. Я пробовала, и там, в Стае; и с нашими «яйцеголовыми» из институтов. В «Линчжи» есть хорошие специалисты, и работают с памятью тоже. Может, это придет. Потом. А может, это так и надо — уметь навсегда отнимать у человека что-то, что ему не надо, что губит его. Это ведь тоже исцеление.

Том улыбнулся. Только сейчас он заметил, что снова держит Цинь за тонкое запястье. И что страх ушел из его души.

— Значит, это, наверное, и есть твой Дар — быть Целительницей. А мой — вот это. Влезать в чужую шкуру. Точнее — в душу. А Павел получил в подарок Демона.

— Лучше не поминай его в ночной час, — хмуро прервал монолог Тома Сухов. — Не подарок это. Тут… Когда понесло нас на чертей этих… — Он кивнул головой за спину, туда, где набирало силу зарево лесного пожара. — Я тогда грешным делом подумал, что неспроста это. Что здешнему Богу угодно, чтобы я кинулся в ножки своему теперешнему покровителю. Но вроде как пронесло.

И тут же, словно для того, чтобы опровергнуть его слова, издалека — оттуда, с гнилой равнины, простирающейся до скрытого еще за горизонтом подножья гор, донесся уже знакомый им вой: то ли боевой клич заблудившихся в веках циклопических боевых роботов, то ли мольба, обращенная к навеки сгинувшим, покинувшим их, создателям и властелинам, — прийти и отдать Приказ. Хоть какой-то, пусть даже гибельный, но Приказ, который освободил бы их мертвые души от гнета необходимости снова и снова принимать решения в этом давно чужом для них мире.

Они молчали секунд десять — двадцать. Потом Том тряхнул головой, кивнул на Кайла:

— Вот и он… тоже говорил о том, что стал ощущать нечто необычное. Какие-то проходы в пространстве, невидимые для других. Чувство какого-то лабиринта. Я не знаю даже, как назвать это. А что касается Марики Карои, то ее Дар даже официально зарегистрировала без малого дюжина комиссий в монастыре Кунта-ин-Шая.

— Марика Карои, — Сухов тяжело вздохнул, — это особый разговор. — Мне кажется, Цинь, что и ты почувствовала, кто нам потребуется, когда придет пора выручать Кайла из Больного Царства.

— Если она жива и если ваши предчувствия вас не обманывают, то я беру ее поиски на себя, — уверенно произнес Том. — Собственно, я их уже начал — эти поиски. В конце концов, это моя работа — искать и идти по следу.

— У меня тоже есть кое-какие соображения на этот счет, — задумчиво добавила Цинь. — Но ты сказал, что… что тебе удалось заглянуть туда. В Больное Царство. Расскажи.

Том помолчал. Сосредоточился, уставившись на Камень, по-прежнему сжатый руками Кайла. Провел рукой по лицу:

— Вы, наверное, можете себе это представить, Павел. Если тогда… Во время нашего контакта испытывали то же, что и я. Сначала — замешательство, полная сумятица в мыслях. А потом начинаешь что-то понимать, схватывать. Только… В тот раз, когда мы поменялись душами, это было очень ненадолго, на мгновения. А сейчас… У меня было чувство, что я пробыл там, ну, — неделю. Даже больше, пожалуй. Вместе с Кайлом. В его шкуре. Точнее, в шкуре того, кем он стал в том Мире. И когда я снова очнулся здесь, когда ты вернул меня… Я снова ничего не мог понять некоторое время. Того, например, что всего-то и времени прошло час с минутами. — Он снова тряхнул головой. — Я и сейчас никак не могу в это въехать.

— Он… Он хоть немного узнал что-то про коконы? Про излечение? — Цинь схватила его за руки и пристально, требовательно уставилась ему в глаза.

— Да. — Том зажмурился, словно этот взгляд жег его. — Кажется, да. Я много чего не смог понять еще. Надо разобраться, ухватить все это. Диктофон…

Он похлопал себя по карманам, по подсумкам на поясе и, вытянув из узкого футляра стандартный регистратор, бросил его себе на колени и стал торопливо, сбиваясь, рассказывать историю погружения в странный Мир.

Он еще не успел рассказать и половины того, с чем стоило разобраться, как пошел снег над рекой и равниной. Мелкая белесая сетка затянула горизонт и скрыла уже отчетливо обозначившиеся далеко впереди гряды Предельных хребтов. Пришлось торопливо натягивать уложенный в скатку тент и, как беспомощного ребенка, укутывать Кайла в целый ворох теплого барахла, взятого в дорогу больше случайно, чем из предусмотрительности. Да и самим пришлось укутываться наподобие воинов армии Наполеона Первого, отступающих из-под Березины.

Утро наступило и минуло незамеченным, в окутавшей все белой, стремительно мчащейся мгле. Как ни странно, именно теперь сознание, казалось, почти полностью возвратилось к Кайлу. Он почти не доставил хлопот своим спутникам, когда пришло время принимать пищу, питье и выполнять прочие отправления организма. Том не без облегчения понял, что в дальнейшем им не надо будет обращаться с победителем Дракона как с пускающим слюни дегенератом, требующим постоянного присутствия санитара с «уткой». Сейчас Кайл Васецки больше всего был похож на рассеянно задумавшегося над своими факультетскими делами декана, способного даже односложно отвечать на вопросы, требующие разумных ответов, и даже, быть может, мог поставить свою вполне подлинную подпись под какой-нибудь малозначащей бумажкой. Казалось, еще немного, и, стряхнув с себя одурь, он весело рассмеется очередной незатейливой шутке Сухова и попросит Цинь плеснуть ему в кружку горячего какао из термоса. Но ощущение это было обманчиво: любая попытка отвлечь его от того, на чем были сосредоточены его мысли, наталкивалась на невидимую, словно электрическое поле, мягкую, но непреодолимую стену рассеянного непонимания, ускользающей, запредельной сосредоточенности на чем-то совсем-совсем нездешнем, чужом.