Прайм-тайм - Лиза Марклунд

Подбородок Карла Веннергрена дрожал, когда он замолчал, и от слов репортера у Андерса Шюмана зачесались и руки, и ноги.

«Он увольняется, поскольку я приду к власти, – подумал он. – Боже праведный, он не хочет оставаться здесь, когда я стану главным боссом в газете. Я победил, Господи, все закончилось!»

У него перехватило дыхание, он потер лицо ладонями, взял себя в руки.

«Ты ошибаешься, – подумал он, – это может означать что угодно».

– Карл, – сказал он, – ты бесстрашный и ловкий репортер. Но порой слишком спешишь, твои суждения иногда оставляют желать лучшего, но стоит тебе постараться…

– Нет, – отрезал Карл Веннергрен. – У меня нет ни малейшего желания ходить под тобой. Я освобожу свой стол после обеда.

Он демонстративно повернулся спиной.

– Не так быстро, – сказал Шюман, слегка повысив голос. – Согласно твоему договору, ты должен предупредить о своем увольнении за два… нет, пожалуй, за три месяца. Я хотел бы просмотреть твой контракт, прежде чем отпущу тебя.

Репортер развернулся снова с триумфальной улыбкой: – Я приступаю к конкурирующей деятельности. Ты не можешь заставить меня работать, так как я уже подписал соглашение с другой фирмой.

– Все зависит от того, с какой, – ответил Шюман и так резко отклонился назад, что стул затрещал.

Карл Веннергрен слегка вскинул подбородок, посмотрел на него, приподняв брови:

– Я буду генеральным директором Global Future.

Андерс Шюман рассмеялся столь бурно, что ему пришлось снова наклониться вперед на стуле, лишь бы не упасть. Какая дьявольская ирония судьбы, это не могло бы правдой! От высокомерия репортера не осталось и следа, он моргнул несколько раз, облизнул губы:

– Что здесь смешного?

– Я думал, Global Future ликвидировали.

– Вовсе нет. Фирму ждет реорганизация, я выкуплю ее у семьи владельцев. У меня есть чертовски хороший план, как поставить ее на ноги.

– Хорошо, – сказал Шюман и поднялся. – Тогда ты можешь продолжать работу здесь, пока не истечет положенный по контракту срок. Global Future никоим образом не является конкурентом «Квельспрессен».

– Ты просто издеваешься! – заорал репортер, побелев от злости. – Делаешь это, лишь бы оставить меня!

Карл Веннергрен развернулся, собираясь покинуть стеклянный закуток, обнаружил, что его отец стоит в двери.

– Шюман не дает мне уйти, – буркнул он и показал на шефа редакции.

– Всегда жаль, когда одаренные личности вроде тебя хотят уволиться, – произнес Андерс Шюман как можно пафоснее. – Но если мы не в состоянии предложить ничего такого, что заставило бы тебя остаться, то, естественно, с уважением отнесемся к твоему решению посвятить себя собственной фирме.

Репортер шумным выдохом продемонстрировал свое презрение и недоверие к его словам.

– Ну ты и лицемер, – сказал он, а потом протиснулся мимо своего отца и вышел в помещение редакции.

Герман Веннергрен неловко закрыл за ним дверь. Андерсу Шюману пришлось сесть, ноги не держали его больше.

– Главный редактор Торстенссон попросил переговорить с тобой, – сказал председатель правления, опустив голову. Лицо его было красным от напряжения. – Он ужасно обеспокоен относительно кое-каких данных, оказавшихся в распоряжении телевидения.

Андерс Шюман кивнул еле заметно:

– Я присутствовал утром. Все было весьма неприятно. Председатель правления встал перед руководителем редакции и внимательно посмотрел на него сверху вниз.

– Мне никогда не удастся узнать, как ты смог это устроить, – сказал он, – но, да будет тебе известно, я вижу тебя насквозь.

В ответ шеф редакции одарил его нейтральным взглядом. Он не находил слов, мозг словно был парализован.

Надо сделать что-то. Сказать. Отреагировать как-то. Немедленно.

Он призвал на помощь все свои силы, поднялся рывком, энергично всплеснул руками:

– Я понятия не имею, о чем ты говоришь.

Председатель правления еще на шаг приблизился к нему, прищурил глаза и прошипел:

– Ты злой и коварный дьявол.

– Я как раз то, что необходимо этой газете, – ответил Шюман.

Анника Бенгтзон успела слегка запыхаться, когда достигла сухой и пыльной каморки Анны Снапхане.

– Что сказал Гуннар?

– Микрофон видеорежиссера был включен, – пропыхтела Анника. – На этой контрольной ленте внутренние переговоры для документального фильма Мишель о самой себе, и запись на нее продолжалась до двенадцати минут четвертого ночи.

Она достала кассету, чувствовала себя ужасно уставшей. Анна Снапхане подняла глаза от монитора:

– Микрофон видеорежиссера у него на столе? Но это же как раз вплоть до…

Анника кивнула, внезапно готовая расплакаться.

– Вот черт, – сказала она.

Встретилась с Анной Снапхане взглядом, знала, что они подумали об одном и том же. Передала кассету подруге, смотрела, как та загрузила ее в аппарат и несколько секунд перематывала назад.

Проигрывание началось как раз на «порыве ветра».

«Did someone come?»

Мужской шепот.

«No, noone, come on…»

Потом шепот снова, смех, стоны, сбивчивое дыхание. Анна до минимума убрала громкость. Анника почувствовала, как у нее покраснели щеки, устыдилась собственных низменных желаний.

– Мы не должны слушать это, – прошептала она. – Нам надо позвонить в полицию.

Анна Снапхане кивнула.

Они слушали еще какое-то время, растерянные.

Мужчина внезапно зашептал снова, это звучало как

«Someone’s in the bus…»[4].

Тишина, шорохи, Анна и Анника уставились друг на друга открыв рот, с горящими от возбуждения глазами.

Потом женский голос долетел откуда-то издалека:

«Your manager is here»[5].

– Это кто-то другой в автобусе, – прошептала Анна

Снапхане с широко открытыми глазами.

«What?»[6]

Шум и грохот, бормотание и хихиканье.

«John, they’re here to pick you up, your manager and the driver»[7].

«Tell them I’m busy»[8].