Есико - Иэн Бурума

Конечно же я не поцеловал ее. Все-таки мы с ней оба были японцами. Когда она по окончании интервью предложила мне на следующий день посетить лагерь беженцев, я трясся, точно желе, и заикался дальше некуда, бормоча слова благодарности. Кажется, я вспотел. Она спросила, все ли со мной в порядке, и протянула носовой платок. Я подумал, что растаю от смущения… и от полнейшего восторга, поскольку общался с ангелом.

Лагерь представлял собой нагромождение маленьких кирпичных домишек с крышами, сделанными из пластиковых мешков или, если кому повезло, из листов рифленого железа. Повсюду валялся неубранный мусор. Стая грязных собак кормилась отбросами из мусорного ведра. Много раз этот лагерь становился мишенью для израильтян. Одетые в лохмотья дети плескались в воронках от сионистских снарядов, наполненных тухлой водой. Выглядело это все, если честно, как настоящий ад на земле. И все же люди улыбались. Все, у кого мы брали интервью, были убеждены, что победа, рано или поздно, будет за ними. Моральная сила этих людей казалась такой абсолютной, что нам становилось стыдно. Здесь каждый мужчина, каждая женщина или ребенок был солдатом. Женщины занимались стиркой, а рядом с тазами стояли прислоненные к стене «Калашниковы». Лет с пяти дети начинали тренироваться, чтобы стать борцами за свободу. Мы видели, как эти храбрые юные солдаты выполняли упражнения с деревянными ружьями.

Ямагути-сан записывала что-то в своем репортерском блокноте, когда к ней подвели молодую супружескую пару, желавшую с ней поговорить. Одеты они были очень просто, церемонно приветствовали нас по арабскому обычаю и спросили, откуда мы. Ханако сказала, что из Японии. Кажется, им это понравилось. Они сообщили, что оба родились в деревне под Тель-Авивом. И хотя они были совсем детьми, когда их по-зверски вышвырнули из родных домов, они никогда ничего не забывали и передадут эти воспоминания своему первенцу, мальчику по имени Халид. Отец, Абу Мухаммед, сиял от гордости, перебирая пальцами короткие черные кудри ребенка.

— Он будет бороться за нашу свободу, — сказал он.

А когда Ямагути-сан спросила, не страшно ли им, что его могут ранить, они взглянули на мальчика с глубокой нежностью. Мать ребенка, Аиша, протянула его Ямагути-сан, и та посадила Халида себе на колени.

— Пожалуйста, прими нашего мальчика как своего, — сказала Аиша. — Ты пришла из страны с древней культурой воинов. Пускай твое благословение будет залогом того, что, когда вырастет, он станет камикадзе и прославит всех нас.

Ямагути-сан, тронутая этим жестом, обняла ребенка перед тем, как вернуть его матери.

— Я всегда буду рядом с ним, если понадобится, — сказала она.

Они записали в блокнот свой адрес. Спустя десять лет маленький Халид и его родители были убиты христианскими фашистами, выполнявшими приказ сионистов. А к тому времени, как мы вернулись в Токио, Абу Бассама, улыбающегося Будду в человеческом обличье, большого любителя кофе и сладкой пахлавы, уже разнесло на куски взрывом бомбы, подложенной в его автомобиль на одной их тихих улочек Западного Бейрута.

Когда мы со слезами на глазах прощались с ним и Ханако, он поцеловал меня и сказал, что я могу вернуться в любое время. И еще дороже для меня стали слова, которые Ханако сказала мне при расставании:

— Я знаю, ты вернешься сюда очень скоро. — И внимательно посмотрела на меня.

Я тоже знал, что вернусь. Я понял, что наконец-то нашел свой дом.

После Бейрута я начал испытывать к своей стране стойкое отвращение. Да, наши улицы были чище и поезда ходили строго по расписанию — в фашистских государствах они по-другому не ходят. Миллионы служащих в серых костюмах копошились на станциях, как кролики, каждый вечер возвращаясь в свои жалкие лачуги на окраинах, где жены укладывали их в постель, подоткнув теплые одеяла, — уютно и аккуратно. Это было общество, подсевшее на безопасность, где кроликов-на-зарплате научили ни о чем не думать; общество, в котором больше всего ценилась посредственность без совести, чести и какой-либо высшей цели; общество одряхлевшее и эгоистичное; общество, единственным спасительным выходом из которого стали бездушные порнографические фантазии. И «кролики» были на это согласны. Вот что хуже всего. Они продали свои мозги, свои души. Что же они получили взамен?

Комфорт. В нынешней сверхуютной Японии любое политическое сопротивление настолько бессмысленно, что даже те из оставшихся революционеров, кто еще сохранил в себе остатки человеческой души, грызут друг друга, точно крысы, которых побросали в мешок.

И снова повторю: ничто в жизни не случается без цели. В этом я убежден до сих пор. Это случилось буквально через несколько недель после нашего возвращения в Токио: 19 февраля 1972 года четырнадцать солдат из Объединенной Красной армии были убиты своими же товарищами. Полицейские вступили в перестрелку с пятью выжившими красноармейцами, которые укрылись в горном санатории близ деревни Каруидзава. Жену управляющего террористы захватили в заложницы. Телевидение освещало событие круглосуточно. Репортажи с места события смотрело 85 процентов населения Японии. Двое полицейских убиты, заложница освобождена, все пятеро уцелевших красноармейцев арестованы. Знаменитый «инцидент с Объединенной Красной армией» вошел в историю борьбы японцев за свободу.

С самого начала мне было ясно, что японское телевидение стало голосом угнетателей; что из захвата женщины в заложницы стряпается сентиментальная мелодрама, в которой полицейских изображают национальными героями, а красноармейцев — преступниками. Правящий класс тщательно, с расстановкой промывал мозги своему народу. Однако способ, которым власти клонизировали японское сознание, был по-своему любопытен: это сделали путем превращения новостей в хорошо срежиссированный спектакль. Кровавая бойня в Каруидзаве стала еще одним телешоу с полицейскими, в котором хорошие парни побеждают плохих. Политика превратилась в мыльную оперу, а вооруженная борьба — в самурайскую драму. Бойцы Красной армии безупречно отыграли свои роли заправских театральных злодеев с ружьями, палящих из окон мирного санатория.

И я чувствовал, что тоже замешан в этом фарсе. Разве я не работал на тот же самый телеканал, который смаковал осаду санатория? Чем явилась наша программа об освободительной борьбе палестинского народа, как не очередной развлекаловкой для «кроликов», прилипших к своим мерцающим алтарям? Для них это было увлекательное телепутешествие, политическое порно, занимательные картинки для мелких буржуа, фантазирующих в своих уютных креслах. Так или иначе, после «инцидента с Красной армией» Дэвид Найвен не горел желанием показывать снятую нами программу. Он боялся, что бойцы Красной армии, борющиеся за свободу Палестины, будут показаны со слишком большой симпатией. И оказался прав: именно так их и показали. Вот только беспокоился он зря, потому что «кролики» с промытыми мозгами, жадные до развлечений шоу-бизнеса, не интересовались палестинцами. Все, что их заботило, — это гламурное появление в кадре самой Ёсико Ямагути, а также ее мини-юбки, блестящих белых ботинок и головного платка мусульманки, что были на ней во время съемки. Ее лицо мелькало повсюду: на обложках модных журналов, на рекламных плакатах в метро и универмагах, на телевизионных ток-шоу. Ее наградили званием «Журналист года». Звезда Ёсико Ямагути возродилась в Бейруте. А мне было противно до тошноты.