Собственные записки. 1829–1834 - Николай Муравьев-Карсский

– Таким образом, – рассказывал государь, – будучи в Москве, я зашел однажды к жене своей и застал ее всю в слезах. Что такое это было? Я застал у нее в руках Шатобриана. С той минуты Шатобриану дана была пощечина, а жене – запрещение читать его.

Все великие князья и княжны находились тут во время обеда и после оного занимали государя и императрицу своими играми. Государь, взявши на плечо великого князя Николая, сделал им, как ружьем, все приемы и играл с прочими сыновьями своими, сложив всю важность царского сана.

За обедом были, кроме государя и императрицы, граф Чернышев, граф Бенкендорф, граф Красинский, прусский полковник Раух, граф Головин, князь Волконский, я и дежурный флигель-адъютант.

С.-Петербург, 26-го апреля

Все дни сии прошли без чего-либо замечательного касательно службы моей и сношений с государем. Я оставался здесь на праздниках, дабы присутствовать по обязанности своей на торжествах присяги наследника, провел время в досадах и суетах и собирался выехать отсюда во вторник на Фоминой неделе; но военный министр торопил меня, говоря, что такой поспешности меня ожидают в Киеве, что я должен выехать непременно в четверг на Святой, на что я и согласился и стал готовиться к скорому выезду, полагая, что ничего более мне не препятствует к сему. Военный министр назначил мне день, в который он хотел меня снабдить разными наставлениями для исправления новой должности моей. Я явился в назначенное время.

Он, прежде всего, спросил меня, знаю ли я дислокацию всей армии?

– Имею понятие, но в подробности не знаю.

– Как же это? Да мы вам ее тотчас сообщим (как будто бы в том предстояла какая-нибудь надобность теперь; но он полагал меня ослепить сим блеском и, доставши дислокационные карты, продолжал). Вот видите – это вот квартиры десятой дивизии, а это – одиннадцатой, а это – двенадцатой (и так далее, перечитывая надписи). Вам непременно надобно иметь сии сведения.

– Я их возьму в штабе своем, где они имеются.

– Я прикажу вам их доставить. Ах, кстати, посмотрите на эту книжку карманную, как она хороша; вам непременно надобно такую же иметь, – сказал он, подавая мне маленькую печатаную книжку, в коей были выставлены все названия полков и командиров их по дивизиям и бригадам.

– Я возьму такую у дежурного генерала, – сказал я.

– О, он не даст, – это секрет.

– Так я велю у себя в штабе напечатать или буду их наизусть знать.

Сим кончилось важное наставление, которое он мне хотел дать. Мы встали; он сказал мне, что государь поручает мне осмотреть в Москве два полка весьма слабых. Я начал было ему говорить то, что знал о сих войсках и изъяснять причины расстройства оных; но ему не до того было, и мы раскланялись. Я просил у него позволения провести дней десять у отца в деревне; но он находил сие невозможным по делам, которые меня призывали в Киев, и, наконец, предоставил мне самому о сем просить государя. Казалось бы, что с такой поспешностью меня не задержат здесь; но я только вчера представлялся государю, сегодня только получил подорожную и прогоны, о коих уже с неделю как хлопочу и пишу; сегодня еще не мог кончить отклонных представлений своих и едва только завтра с ними управлюсь.

Вчера, 25-го числа, я был внезапно потребован государем к 8-ми часам вечера. Вот в чем состоял разговор наш, происходивший сидя. Государь меня посадил, тотчас по прибытии, у окна и сам сел против меня. Началось с 4-го корпуса, и государь, сказав мне о поручении осмотреть два полка оного, находящиеся в Москве, описал дурное состояние их и приказал обратить особенное внимание на дух людей и на средства к пособлению их дурному состоянию, также офицеров; предоставил мне сообщить военному министру, если бы я нашел, что некоторых из них надобно поощрить производством.

– Князь Хилков прекрасный человек, – продолжал он; – я его очень уважаю, но я боюсь, чтоб он не занялся слишком исправлением подробностей.

– Князь Хилков без сомнения обратит внимание свое на сбережение людей, прежде всего, предмет сей есть самый важный, – отвечал я; – ибо люди сии до крайности изнурены. Сие происходит от поспешности, с коей начальники стараются показать свои части; они останавливают через сей успех и силы, и рост, и все способности молодых людей, коими армия ныне пополнена; их сноравливают, как молодых лошадей, заторапливают и не дают времени познать вполне обязанность свою.

Государь с сим согласился.

– При том же, – продолжал я, – и караулы в Москве крайне обременительны. Мне военный министр поручил о сем снестись с главнокомандующим, дабы умерить их по возможности.

– Нет, сего сделать нельзя, – сказал государь: – тогда войска отвыкают от гарнизонной службы. Знаешь ты Лукаша, каков?

– Я Лукаша давно знаю; он служил в Генеральном штабе, командовал батальоном Лейб-гренадерского полка, был дежурным штаб-офицером в гвардейском корпусе, командовал Ряжским полком, а в Польскую войну Луцким гренадерским под моей командой и на штурме Варшавы получил Георгиевский крест, человек отличных свойств, деятельности и добродетелей[227].

– Так, – отвечал государь; – да фронтовых ли?

– Должен быть, когда он полками командовал.

– Да, он, может быть, хороший военный человек, а не для мирного времени?

– Я не понимаю, как порядочный начальник в мирное время может быть дурен в военное: одно с другим неразлучно, по мнению моему, ваше величество.

– Так, только я их различаю и хотя предпочитаю военного генерала мирному, но нахожу, что качества сии совершенно разны. Я буду видеть четвертый корпус ныне; а ты приезжай ко мне, по крайней мере, за две недели и даже за три, дабы их поразбудить и хорошенько приготовить к смотру. Смотри в особенности, чтобы занимались жолонерными ученьями дивизионные начальники. – По выходе от государя я немедленно приложил все старание, спрашивал, у кого только мог и у Клейнмихеля о жолонерном уставе, но его не имелось еще изданного.

– Вы пожалуете в Москву четвертого числа сентября?

– Верно, не прежде сего времени смотр начнется, даже если б я выехал отсюда и тридцать первого августа в ночь. Ты обратишь также внимание свое на кавалерию, на правильную езду; но я тебе еще сообщу мысль мою о драгунах, которые меня всего более занимают. Войско сие должно по нынешнему образованию своему дать явный перевес в делах; я хочу, чтоб оно было совершенно и чтобы в день сражения оно могло очутиться в виде пехоты на фланге или в тылу неприятеля и решить участь дня. У них есть все что нужно, чтобы действовать особо: пикинерные эскадроны, которые составляют кавалерию, имеют своих конных пионер, свою конно-батарейную артиллерию; самые полки в десять эскадронов, так что если бы случилось и отделить один полк с прибавлением к нему несколько казаков, то уже это составляет целый отряд. Я много на них надеюсь в нынешнем образовании их и желал бы удвоить число их, но на сие у меня средств не достает; остается вселить в них дух непобедимости и бодрости, чтобы они убеждены были в том, что выше их нет войска.