Украденная невинность - Кэт Мартин

— Однако… не лучше ли нам будет вернуться? — спросила она и поежилась. — Мама, наверное, волнуется.

— Твоей матери сейчас ни до чего нет дела.

Не вполне неожиданно для Гвен лорд Уоринг наклонился и запечатлел на ее обнаженном плече поцелуй. Невыразимое отвращение охватило ее. Конвульсивно сглотнув, она уперлась руками в грудь отчиму и попробовала оттолкнуть его, но не тут-то было.

— Я давно гадаю, так ли сладки эти губки, как кажутся…

— Не смейте!

Мокрые, слегка расплывшиеся губы приблизились, но ей удалось отвернуть голову.

— Я закричу! Клянусь, я закричу!

— Только попробуй — и получишь трепку, каких еще не бывало. Я тоже клянусь.

Чувствуя себя беспомощной игрушкой в руках развратника, Гвен почувствовала на глазах слезы и тихо всхлипнула. Лорд Уоринг гнусно улыбнулся, и его рот снова начал приближаться.

— Прошу прощения!

Отчим отпрянул от Гвен и повернулся. В нескольких шагах от дерева стоял виконт Сен-Сир. Холодная усмешка кривила его рот, но в глазах горело такое бешенство, что Гвен затрепетала.

— Прошу прощения за то, что прервал ваше увлекательное занятие, лорд Уоринг… я имею в виду разговор, о котором вы упомянули. Однако леди Гвендолин потеряла платок, и я счел нужным вернуть его.

Он и впрямь держал в руке белый кружевной платок, совершенно незнакомый Гвен. Это была всего лишь уловка, чтобы вернуться! Виконт подозревал о том, что ее ждет, и явился защитить ее честь!

— О, благодарю вас, милорд! — Гвен бросилась вперед и выхватила платок из руки виконта. — Подумать только, я даже не заметила, что уронила его. Мы… мы как раз собирались вернуться… — Она с усилием улыбнулась и так вцепилась в руку Сен-Сира, что мышцы его невольно напряглись. — Я уверена, лорд Уоринг не будет возражать, если вы меня проводите.

Если у того и были возражения, Сен-Сир не дал ему их высказать.

— Вот и славно, лорд Уоринг. Миледи, для меня это будет подлинное удовольствие.

Они направились к главной аллее. Сзади слышались глухие шаги лорда Уоринга, и Гвен спиной чувствовала его угрюмый взгляд. Однако ей было все равно, потому что ладонь Адама легла на ее дрожащие пальцы и накрыла их, ободряюще сжав.

— Благодарю вас за возвращение, — прошептала она.

— Неужели вы думали, что я брошу вас на произвол судьбы?

— А этот платок? — робко спросила девушка. — Вам ведь придется как-то объясняться с его владелицей.

— Не волнуйтесь, леди Бейнбридж — женщина великодушная, — ответил Адам, слегка улыбнувшись. — Вы даже можете сами вернуть ей платок.

— Я непременно сделаю это.

Гвен ощутила в душе нежность к этому опасному человеку. Ее подозрения, что платок принадлежит одной из бесчисленных женщин Сен-Сира, не оправдались.

Получалось, что внимание виконта (во всяком случае, в данный момент) направлено исключительно на нее.

Серенький рассвет просачивался в окна кабинета. Мэттью, свесив голову, сидел на кожаном диване, на котором ночью забылся тяжелым сном. Все тело ломило, словно его проволокла по земле упряжка лошадей, шея не гнулась, на щеках скрипела под ладонью свежая щетина. Чтобы уснуть, ему пришлось выпить почти целую бутылку бренди, и теперь голова раскалывалась от жестокого похмелья, а поскольку он забылся беспокойным сном все в той же волглой от сырости одежде, то рубашка и штаны были не просто измяты, а совершенно изжеваны.

Мэттью дорого бы дал, чтобы, проснувшись, не помнить ничего из событий минувшей ночи, но они уже начинали проясняться в памяти, давя на опущенные плечи, как железные вериги.

Вчера он вслед за Джессикой вернулся в Белмор-Холл, намереваясь сразу же, немедленно бросить ей в лицо обвинение в измене, тем самым ошеломить и вырвать из лживых уст имя любовника. Но все повернулось иначе, и ярость его нашла иной выход. Она вылилась в вожделение, жестокое и примитивное, вожделение сродни самой незатейливой похоти. Сознавая это, Мэттью даже с каким-то облегчением отдался на волю низкой страсти. Он взял Джессику грубо и болезненно — и все же не настолько жестоко, чтобы поранить жену.

Мэттью поднял голову, мутными глазами обвел окружающее и расчесал волосы трясущейся пятерней. Капитан пытался понять, какую допустил ошибку. Ему казалось, что независимо от способа, которым выплеснется ярость, после этого он обретет благословенную власть над своими чувствами, обретет выдержку, которой всегда гордился. Этого не произошло. Даже во время дикой, невозможной близости, которую он разделил с Джессикой, ярость продолжала метаться в нем. Она никуда не исчезла и после того, как страсть исчерпала себя, отняв все его силы. Мэттью и теперь чувствовал себя слишком смятенным для выяснения отношений.

Так не может продолжаться бесконечно, угрюмо думал граф. Самое позднее завтра спокойствие вернется, и тогда он заставит жену признаться в неверности, он сделает это хладнокровно, без насилия. Одно презрение будет ему подмогой.

Теперь же, поднимаясь по лестнице в свои комнаты и дергая шнурок звонка, чтобы вызвать камердинера, Мэттью сознавал, что никак не может предстать перед Джессикой. Помимо прочего, причина была в том, что их отношения развивались совсем иначе, чем Ситон предполагал сразу после свадьбы. Его физическое тяготение к ней не только не пошло на убыль, но даже усилилось, появились и другие оттенки чувств, с которыми он безуспешно пытался бороться: потребность защищать и заботиться (немыслимая, неуместная потребность лелеять ее), желание завести ребенка, родившееся из симпатии к маленькой Саре. И еще странное, почти пугающее чувство радости, вспыхивающее каждый раз, стоило жене оказаться рядом.

А ведь клялся, клялся не раскрываться для нее, не сокращать дистанции и держать эмоции в узде! Это ему попросту не удалось. Нелепо и безрассудно Мэттью позволил себе чувствовать с такой силой, с какой не чувствовал со дня смерти матери. Он проявил слабость и теперь расплачивался за это… Пока Мэттью мылся и брился, пока переодевался в одежду для верховой езды, взгляд его то и дело впивался в смежную дверь. Его мучила легкая тошнота после спиртного, выпитого на пустой желудок, голова продолжала раскалываться от боли, но куда сильнее беспокоила свинцовая тяжесть в душе, глухая ноющая боль, которая сразу усиливалась, стоило вернуться мыслями к Джессике. Мэттью пытался раздуть в себе ярость по поводу ее измены, но и ярость не оттесняла мучительной тоски.

— Меня не будет до самых сумерек, — объявил граф камердинеру, — и я хочу, чтобы к тому времени были собраны мои обычные дорожные вещи.

— Милорд!

— Рано утром я уезжаю в Портсмут, Ролли. Тебе известно, что я вот уже несколько дней жду повестки, и мое возвращение на борт «Норвича» — дело самого ближайшего времени. Я с таким же успехом могу ждать и в Портсмуте.

— Как желаете, милорд.