Звезды-свидетели. Витамин любви - Анна Данилова

– Так. И вряд ли она, зная, что должна встретиться с отцом, так наряжалась и тем более напивалась.

– О чем и речь! Вот и получается, что она собиралась встретиться с каким-то другим человеком, но уж никак не с собственным отцом.

Лиза подошла к окну, долго смотрела, как дождь поливает стекло, которое в сумерках казалось сине-зеленым от качающихся под дождем деревьев.

– Знаешь, Глаша, дело скоро закроют. История закончилась. Причем отвратительно. Отец убил дочь. Но у меня почему-то такое нехорошее чувство, как будто бы мы что-то прошляпили, понимаешь?

– Да. У меня тоже. Я почему-то надеялась, что этот Саша Шатохин прольет свет на этих девочек, на их отношения…

– Кстати говоря, он и пролил. И на самом деле довольно много рассказал о Тине и Миле. И благодаря тебе, Глафира, мы узнали, что Мила была в него влюблена… И что к Саше испытывала одно чувство, а к Сырову – совершенно другое. Словно Сыров нужен ей был действительно лишь для того, чтобы набраться опыта…

– А мне кажется, ей было интересно вести эту двойную жизнь. С одной стороны – сильные, чистые чувства по отношению к Саше, и другое, пробуждающееся – к взрослому мужчине.

В дверь позвонили.

– Кто бы это мог быть? – Лиза почему-то вспомнила визит Нади Семеновой, не так давно и она пришла вот так же поздно с просьбой помочь ее сестре. И кто бы мог тогда подумать, чем все это закончится? Что после смерти Милы последуют и другие – Тамары, Сырова, Изотова и, наконец, самой Тины.

Глаша пошла открывать. И вскоре на пороге появился человек, которого ни Лиза, ни Глафира никогда прежде не знали, но лицо которого показалось им обеим хорошо знакомым.

– Добрый вечер, – мужчина в черном длинном плаще ловко складывал мокрый зонт и острым взглядом осматривал помещение. Около пятидесяти лет, темные густые аккуратно постриженные волосы, холеное полноватое лицо с розовыми гладко выбритыми щеками, большие чувственные губы и тонкий с горбинкой нос. От него шел сильный запах мужских духов и прохладного вечернего дождя. Он буквально несколько секунд стрелял взглядом с Глафиры на Лизу, после чего, вероятно, сделав нужный для себя вывод, обратился к Лизе:

– Вы – госпожа Травина? – Брови его поднялись, образовав озабоченный треугольник. Он так боялся ошибиться.

– Да. А вы…

– А это ваша помощница – Глафира Кифер? – перебил он ее с видом человека, привыкшего командовать.

– Совершенно верно, – сказала Лиза и вдруг поняла, где прежде видела это лицо. На плакатах хорошего качества, развешанных по всему городу в момент политической активности горожан. На экране телевизора в местных новостных блоках. Эти глаза, нос и губы можно было встретить и сейчас в бумажном растерзанном, ободранном виде на автобусных остановках и столбах, витринах дешевых продуктовых киосков и дверях забытых нежилых домов…

– Прошу вас, покажите мне, пожалуйста, ваши документы. Заранее прошу извинить меня за эту просьбу, – сказал он.

У него была особая манера разговаривать. Его слова словно летели, быстро, как бабочки. Голос был высокий, немного сипловатый, свистящий. Казалось, не только он сам по жизни, но и его слова при каждом обращении летят к своей цели.

Лиза понимала его. Если человек такого уровня пришел сюда, значит, у него случилась беда. И не просто беда, связанная со смертью близкого человека (о чем знал теперь уже весь город), а связанная с ним самим. Лично. Возможно, на карту поставлена его карьера. Иначе он не стал бы так перестраховываться, заранее рискуя обидеть своим недоверием человека, к которому решил обратиться за помощью.

Лиза с готовностью и очень спокойно выложила ему паспорта – свой и Глаши. Казалось, и Глафира узнала его или, во всяком случае, нисколько не обиделась на посетителя.

– Присаживайтесь, пожалуйста, Павел Львович.

И тут произошло вовсе уж неожиданное. Казанцев вдруг издал странный звук – какой-то судорожный, обрубленный всхлип, словно неимоверными усилиями ему удалось подавить в себе душившие его рыданья.

– Кофе? Или чай?

– Виски и бутерброд, – вдруг с готовностью произнес Павел Львович. – Не помню, когда ел. Чувствую себя, как автомобиль, в котором кончился бензин. А мне сейчас… да и потом тоже, чувствую, понадобятся силы.

– Глаша, принеси, пожалуйста, поесть и виски, – попросила Лиза. – А вы успокойтесь и расскажите, что с вами стряслось? Хотя… Конечно, я все понимаю. Примите наши соболезнования.

– Можно, я буду к вам обращаться просто – Лиза? Вы ведь жена моего хорошего знакомого, Димы Гурьева… Знаете, я мог бы обратиться к нему, вернее, даже позвонил ему, но он сказал, что как раз за десять минут до моего звонка он заключил договор с клиентом и срочно вылетает в Москву…

Лиза утвердительно кивнула головой.

– Да, я знаю. А оттуда – в Лондон.

– Поэтому я здесь. Знаю, что здесь и только здесь, в вашей семье, могу рассчитывать на помощь.

Глаша принесла бутерброды с колбасой, яйца под майонезом, икру и черный хлеб с маслом. Извинилась, что белого хлеба нет.

– Вот спасибо! – усталым голосом проговорил Казанцев и, немного расслабившись и даже успокоившись, что он среди своих, набросился на еду.

– Знаете, моя жена так вкусно готовит, а я ничего не мог есть. Ну, совсем ничего. Пил много. Вообще сходил с ума после смерти Милы. Никак не мог понять, кто и за что мог ее отравить. Хотя сразу сообразил, что эта несчастная женщина, их учительница по физике, вообще ни при чем.

Глаша плеснула ему виски в широкий стакан, и он выпил. Залпом. Потом снова принялся за еду.

– Да, сейчас… – Он, вспомнив что-то, встал, подошел к вешалке, на которой сушился его мокрый плащ, достал из кармана что-то маленькое и буквально вложил в руку Лизе. – Это вам. С этим я к вам и пришел.

На ладони Лизы лежала маленькая диктофонная кассета.

– Что это, Павел Львович?

– Вы поймите, я – публичный человек, но чтобы стать тем, кем я стал, мне пришлось пройти довольно долгий путь. Меня жизнь многому научила. И в первую очередь как себя обезопасить. Поэтому я записал все это на пленку. Как чувствовал. Не советую вам прямо сейчас прослушивать, потому что там все так мерзко и отвратительно… В деталях. Потом. А я расскажу вам сейчас так. Вкратце. Спасибо за еду. Вы, Глаша, просто ангел. Уверен, если бы каждая секретарша держала в холодильнике еду, мы все немного лучше бы работали. Мы же тоже живые люди.

Глафира унесла поднос с грязной посудой и остатками еды. Вернулась, села за стол, и Казанцев начал рассказывать.

– Конечно, я долго не мог прийти в себя после смерти Милы. Моя реакция на ее смерть последовала незамедлительно, чего не скажешь об Ирине. Мне думается, что она еще не поняла, не осознала, что произошло, но когда-нибудь случится то, чего я боюсь больше всего, – до нее дойдет, что она никогда больше не увидит свою дочь… Они прекрасно ладили, Ирина просто жила Милой… Но сейчас не об этом. Просто я хотел сказать, что я, мужчина, должен был в этой ситуации оказаться сильнее, и пытался внушить себе, что с уходом Милы жизнь не останавливается, что у меня есть жена, которую я очень люблю, и мне надо ее поддержать, помочь ей справиться с горем. И я постарался взять себя в руки. Даже заставил себя на работе что-то делать, куда-то поехать, с кем-то о чем-то договариваться, принимать какие-то решения… правда, через муть… Все как в тумане. И вот когда я начал приходить в себя, к нам домой пришла Тина Неустроева и сказала, что она знает, кто убил Милу. И очень боится, что нас кто-нибудь подслушает, а потому решила перенести наш разговор на завтра, назначила мне встречу в парке, в очень тихом месте. Я, конечно, сорвался с места, отменил все встречи… Встретился. Мы сидели на лавочке и разговаривали. Вернее, говорила она. И то, что она сказала мне, просто убило меня.