Шаг влево, шаг вправо - Александр Громов

Получится или нет?

Вообще-то может получиться. Особенно если у Первого Шефа нет догадок касательно того, какой путь избран нами для бегства в края, где власть Максютова близка к абсолютной. Нацбез сделает все возможное, но пресечь все мыслимые способы уйти не способен даже он. Их много, способов. Немало пилотов возят «зайцев», только плати, и в этом смысле транспортный «утюг» предпочтительнее пассажирского лайнера. Меньше вопросов, меньше и глаз. Сколько ни перекрывай выходы на летное поле, все равно где-нибудь останется лазейка, известная только пилотам. Они будут молчать, если только их не примутся колоть специально. Командир корабля сам решит, в каком качестве мы полетим: сопровождающих лиц или груза. В сущности, мне все равно. Согласен лететь хоть в контейнере, хоть в мешке. Согласен сам быть тюком, пусть меня научат. Хотя бы для этого пришлось проставить на мне товарный знак, а нос прободить куском проволоки с пломбой.

Между прочим, надо будет распотрошить какой-нибудь тюк с «гуманитарной помощью» – на предмет шоколадок для Настьки. Найду – возьму сразу десяток. Как-никак мы с ней тоже пострадали от Монстра, пока, правда, косвенно. Ловил бы я сейчас спокойненько промышленных шпионов, если бы не эта космическая сволочь с обратным адресом из неизвестного тысячелетия. Продукт потомков. Ох, поговорил бы я с этаким потомком с глазу на глаз…

Дочь замычала, тяжело просыпаясь. Заворочалась. Я вытер ей носовым платком перепачканные щеки, подбородок и на всякий случай приготовил салфетки.

– Па…

– Я здесь, солнышко.

– Папа… Водя…

Слава всевышнему, кажется, стандартная реакция. Никаких побочных эффектов. Упал с души камень.

– На, доча. Пей.

Она совсем не умела пить из горлышка – мне пришлось поддерживать бутылку, и все равно половина воды пролилась зря. Черт с ней.

– Ну как, теперь лучше?

– Папка, – сказала дочь, и тут же ее начало рвать прямо на сиденье. Почти одной водой, коричневой от съеденного шоколада. Минут пять ее выворачивало наизнанку, потом спазмы понемногу прекратились. Я сунул в карман последнюю сухую салфетку.

– Папка… Водя.

Воды в бутылке осталось на донышке. Настька выхлебала ее одним глотком. К счастью, рвотная реакция не повторилась.

– Водя!

– Нет больше воды, мое солнышко.

– Водя, папка! Водя!

Я перерыл весь салон в напрасной надежде найти вторую бутылку. Но Гурген, как видно, запасся только одной.

– Потерпи немного. Будет тебе вода.

– Водя-а! – Настька начала всхлипывать. – Ы-ы-ы…

О черт! Прямо хоть плюй на инструкции и беги к ближайшему киоску.

И тут я заметил в человеческом термитнике знакомую кепку. Гурген возвращался. Очень вовремя.

– Быстро! – Он рванул дверцу, не обращая ни малейшего внимания на запах рвоты и разбросанные по салону салфетки. – Она идти может? – Я не очень уверенно кивнул. – Тогда за мной.

– Водя! – всхлипнула Настька.

– Пойдем, доча, – сказал я, выскакивая из машины. – Пойдем к воде. Там будет много воды.

* * *

Просторное чрево «Ил-76» было загружено едва вполовину. Здесь дремали здоровенные пыльные контейнеры ростом под самый потолок, имелись и груды тюков на деревянных поддонах, стянутые потрепанными лохматыми лентами. Отдельно возвышались аккуратные штабеля новеньких коробок, судя по наклейкам – с компьютерами и ксероксами. Последние явно не предназначались для пострадавших от Монстра.

Не слишком-то щедрыми на подачки оказались англичане – не то, убаюканные последними репортажами, уже перестали принимать Монстра всерьез, не то устали заботиться о тех, кто хронически не способен позаботиться о себе сам. И если я готов доказывать каждому, что первое глубоко ошибочно, то против второго не поспоришь. Иногда оказывать помощь просто безнравственно. А еще безнравственнее ее принимать. Вряд ли эта помощь стоила того керосина, который пришлось сжечь, гоняя самолет в Хитроу и обратно. Оргтехника – иное дело.

Щель между коробками и мешками оказалась достаточной для нас троих. Как тараканы за плинтусом, честное слово…

– Папка! – тянула дочь. – Папка, водя, водя-а!..

– Гурген… – просительно сказал я.

Он отрицательно помотал головой.

– Не сейчас. Еще возможен досмотр.

– Какая разница! – злобно зашипел я. – Ты что, воды у пилотов не можешь сбегать попросить? Блин… будут досматривать – так и так заметят, с водой или без!

Гурген пожал плечами.

– А это как будут смотреть…

– Тогда я сам схожу!

– Вам нельзя, Алексей Сергеевич, – сказал Гурген таким голосом, что я понял: он не позволит. – Подождите.

– Водя-а-а…

– Ш-ш! – Я приложил палец к запекшимся губам. Мне тоже здорово хотелось пить. – Хочешь, сыграем в зеленого огуречика?

– Хосю. Водя…

– Огуречиком будешь ты, – шепотом импровизировал я, не давая дочери вставить слово. – Огуречик такой зелененький, свеженький. Ему надо тихонько сидеть на грядке, закрыть глаза и не шевелиться, а то придет большущая серая мышь и отгрызет огуречику хвостик. Понятно?

– Дя.

К счастью, Гурген проникся и не мешал.

– Это очень плохо, когда отгрызают хвостик, – шептал я. – А если огуречик будет сидеть тихо-тихо, ему дадут много воды из лейки. Много-много воды, а потом большую вкусную няняку… Ш-шш!.. Мышь идет!

Она послушно закрыла глаза ладошками – страдающая от жажды одиннадцатилетняя девочка с интеллектом трехлетнего карапуза, позволяющая вот так, запросто себя морочить. На несколько минут этой игры ей хватит, а потом?

Придумаю новую. А потом еще одну. Пока мои бывшие коллеги не высветят нас здесь фонариком.

Долгий зудящий гул, вибрация пола… Поднимают аппарель? Наверное. Значит, досмотра не будет?

Гул раскатился последним аккордом и смолк. Стало темнее.

А ведь верно…

– Все! – сказал Гурген, протискиваясь мимо нас. – Сейчас будет вода. Пока не начали выруливать…

Он вернулся бегом, прижимая к животу четыре банки колы. Я тут же вскрыл одну.

– Вот вода, солнышко. Огуречик ты мой…

Настька отняла ладошки от лица и схватилась за банку. Опять полилось и в рот, и на пол.

– Ты плогнал мысь?

– Прогнал, доченька. Она убежала.

– Плохая мысь, – уверенно сказала Настька. – Папка холосый.

Я стиснул зубы, не зная, плакать мне или радоваться.

Ярчайшие эллипсы света скользили по полю, по волглой полегшей траве в бусинах холодной росы, то двигаясь прямо, то выписывая хитрые кренделя и загогулины, иногда рывком возвращаясь к уже осмотренному месту, – не меньше половины прожекторов в запретной зоне управлялись автоматически. Создатели программы божились, что любое существо крупнее кошки на пути от колючей проволоки до объекта попадет в эллипс света минимум четырежды. На краю поля свет цеплял ряды столбов, простых и с изоляторами, неожиданно выхватывал кусок бетонки, дробился в пеньках сведенного леса, прихотливо играя корявыми тенями, так что новичку-караульному могло показаться, будто к объекту подползает целое диверсионное подразделение. И казалось не раз. Иначе было над рекой – на темной воде блики прожекторов маячили постоянно.