Лунный ветер - Евгения Сафонова

Том, колеблясь, взял мои руки в свои.

— Ребекка, я… если ты не хочешь, если не готова… мы не обязаны делать это сегодня. Сейчас. — Он неуверенно заглянул мне в глаза. — Я готов подождать, пока ты не…

— Нет. — Эта трогательная забота заставила меня почти злиться. — Мы должны снять с тебя проклятие, и чем скорее, тем лучше, — выдохнув, я постаралась смягчить голос и как можно мягче отстранила его ладони. — Просто оставь меня одну на полчаса. Это всё, что мне нужно.

Когда Том безмолвно подчинился, я уставилась на постель. Наверное, даже спящий дракон, скалящий во сне острые зубы, напугал бы меня меньше. Отведя глаза, обвела взглядом комнату, обставленную в светлых тонах и с большим вкусом, освещённую душистыми свечами, горевшими в дальнем углу и наполнявшими интимный полумрак ароматом жасмина и чабреца. Подойдя к окну, склонилась над подоконником, опершись на него локтями, точно хотела полюбоваться вечерним садом.

Убедившись, что снаружи нет никого, кто мог бы меня увидеть, представляя невидимого наблюдателя за своей спиной, достала из выреза платья медальон.

Даже если я не заметила кого-то в саду, снизу разглядеть, что я делаю на верхнем этаже, всё равно было невозможно. А вот магу проследить за тем, что творится в одной из комнат его дома, вряд ли стоило особого труда.

Стараясь не слишком наклонять голову, шевеля руками как можно незаметнее, я тихонько положила украшение на подоконник. Щёлкнула серебряной крышкой. Надеюсь, со спины действительно невозможно понять, что именно я делаю… Внутри обнаружилась большая, в половину моего мизинца, пилюля голубого оттенка. И кольцо — тоже кладдахское, тоже с бриллиантовым сердцем: точная копия того, что сидело на моём пальце. И как Гэбриэл узнал?.. Хотя, наверное, логично было предположить, что невестке кого-то вроде графа Кэрноу подберут классический символ брачных уз, а не более экстравагантное украшение.

Ко всему этому и правда прилагалась записка. Клочок бумаги, свёрнутый тугим крохотным свитком. Украдкой развернув его, я скользнула глазами по единственной строчке, начертанной аккуратным каллиграфическим почерком.

«Выпей пилюлю. Кольцом замени обручальное. Записку сожги, настоящее кольцо спрячь. Я люблю тебя. Г.»

Всё. Никаких пояснений, никаких расшифровок. Должно быть, записка была вложена на тот случай, если Гэбриэлу не удастся дать мне инструкции лично. А поскольку я обещала этим инструкциям следовать, то без лишних раздумий отправила пилюлю в рот и заменила одно кольцо другим. Повернув золотой ободок сердцем внутрь, закрыла медальон и, сжав кольцо Тома и записку в кулаке, вернула его в вырез.

Медленно выпрямилась.

Незаметно сжечь записку в Энигмейле уже не выйдет. Значит, придётся тоже спрятать. Идея, куда именно, пришла неожиданно, и, отойдя от окна, продолжая сжимать кольцо и бумажный клочок в сомкнутой ладони, я ничком рухнула на кровать. Вздрогнув так, будто меня снова сотрясают рыдания, скользнула обеими руками под подушку. Быстрым осторожным движением сунула вещи в неё, под наволочку, с внутренней стороны.

Какое-то время ещё лежала так, чувствуя, как горчит на языке пилюля — а затем, надеясь, что моё маленькое представление удалось, встала, вытирая ладонями сухие щёки.

Надеюсь, Гэбриэл останется мною доволен… как и невидимый наблюдатель, о личности которого я смутно догадывалась.

На тумбе подле кровати в графине снова ждал вересковый мёд — считалось, что он придаёт жениху мужественность, а невесте плодовитость. Молодожёнам полагалось пить его весь первый месяц брака, прежде чем ложиться в постель: причина, по которой этот месяц и прозвали «медовым». Им я и запила пилюлю, даже так с трудом согласившуюся проходить в горло. Медовое вино мягко обожгло нёбо, сменив горечь своим приятным послевкусием, которое я на сей раз даже почувствовала.

Уже не скрываясь, я сняла вначале жемчужное ожерелье, а затем и подарок мистера Хэтчера. Такое тяжёлое украшение будет слишком бросаться в глаза, когда я разденусь, а привлекать к нему внимание Тома ни к чему. В конце концов, если б от меня требовалось ни в коем случае его не снимать, Гэбриэл сказал бы об этом. Оставив украшения на тумбе и прибавив к ним перчатки, я осушила бокал до конца. Подумав, налила ещё один. Может, если опьянеть, пережить предстоящее будет легче? Никогда не пьянела, но, наверное, настал подходящий день, чтобы попробовать.

Не бояться, только не бояться… в этом нет ничего страшного, ничего преступного, ничего, что я не смогла бы вытерпеть.

«Я люблю тебя…»

Когда Том вернулся, аккуратно затворив за собой дверь, уже вконец стемнело, и в окна заглядывал лунный мрак ясной летней ночи. Я сидела на кровати, скинув туфли, поджав ноги под себя, и медленно допивала третий бокал. Мёд вскружил голову и немного ослабил тугую пружину нервозности, свернувшуюся где-то под рёбрами, но не убрал до конца. По лицу Тома я поняла, что он боится и жалеет о происходящем не меньше, а то и больше моего.

Чем дольше мы будем тянуть, тем сложнее придётся обоим.

Отставив бокал, я встала — ноги в чулках утонули в пушистом ворсе брошенной у кровати шкуры, саркастично напоминающей волчью, — и сухо произнесла:

— Тебе придётся помочь мне раздеться.

Пока Том расстёгивал ряд бесконечных пуговиц у меня на спине, я в который раз подумала, что с куда большим удовольствием разделась бы сама, а после нырнула под одеяло, спрятавшись от постороннего взгляда. Но это платье мне было ни за что не снять самой, а в первую ночь девушку должен разоблачать муж, никак не горничная. Поэтому я просто стояла, из-за собственной неподвижности чувствуя себя статуей, и благодарила мёд за сонливость, сменившую головокружение… притупившую ощущения, вновь придавшую происходящему оттенок нереальности.

Как только пальцы Тома спустились ниже талии, я сделала шаг вперёд, не дожидаясь, пока он расстегнёт всё до конца — и, непослушными руками вцепившись в подол, через голову стянула тяжёлое платье. Бросив его на спинку кресла у незажжённого камина, уже сама стала снимать лиф-корсаж, благо он застёгивался спереди. Не поворачиваясь к Тому, стараясь не думать о том, что он делает и наблюдает ли сейчас за мной.

Когда мои негнущиеся пальцы принялись за крючки корсета, по донёсшемуся за спиной шуршанию поняла, что мой муж тоже раздевается.

Радоваться, что на мне столько одежды, или нет? Осуждённым всегда хочется оттянуть момент собственной казни, но, как говорят фрэнчане, les carottes sont cuites…[35]

Покончив с нижними юбками и позволив им ворохом упасть на пол, я перешагнула через них. Последними развязала чулки, добавив их к куче одежды в кресле — и, оставшись в одних панталонах и сорочке без рукавов, зябко обняла себя руками, не понимая, от чего меня знобит больше: от холода или от страха. Ночную рубашку — одну из тех, что входили в моё законное приданое, — мне, конечно, тоже не предоставили. Не на эту ночь. Хорошо хоть сорочка ниже колена, и Том не может видеть мои панталоны, кокетливо расшитые кружевами. Всё это так нелепо, так смешно… я отчего-то попыталась вспомнить, какое бельё было на мне в том видении, где мы с Томом в клетке, но не смогла. Кажется, оно было белым, но всё моё бельё всегда было белым.