Однажды в Челябинске. Книга вторая - Петр Анатольевич Елизаров

только силы взялись? Я схватил тебя за ноги, поднял верх тормашками, вынес на балкон и вытянул над пятиэтажной пропастью. И меня как парализовало. Будто ангел и бес схлестнулись внутри. Я злобно смотрел на тебя – ты плакал и размахивал руками в воздухе. Мне ничего не мешало разжать пальцы. Руки затекли. Видимо, что-то человеческое во мне не давало этого сделать. Я и не пытался опомниться. Поверить не могу, что я мысленно прощался с тобой, прежде чем выкинуть тебя и вернуться за стол. Тогда-то меня схватила за майку твоя мама и втянула обратно в комнату. Так, что я чуть не выронил тебя. Проспался бы потом и в петлю, если бы увидел внизу твое маленькое бездыханное тельце. Вовремя мама с работы вернулась – она спасла тебя… Как чувствовала. Задержись она хоть на секунду… Ты ударился тогда подбородком об поручень балкона – до сих пор у тебя маленький шрамик там. Прости, черная метка… от твоего отца… напоминание о тяжелом прошлом… Варя кричала погромче тебя, принялась мутузить меня: не больно, по-женски – хотела забрать моего сынишку. Источник докучавшего мне шума теперь исходил от твоей матери. В тот день я так и не очнулся. Она спасла тебя… и поплатилась. Родная, и ты меня прости. Я молча развернулся и ударил ее кулаком по лицу. Она беспомощно повалилась на пол. Я, не помня себя, принялся бить ее, куда только можно. Она кричала, ревела, молила прекратить, а потом затихла, свернулась в клубок и терпела, пока мне самому не надоело тупое избиение и я не вернулся к собутыльникам. А вы оба так и лежали в зале – тихо и неподвижно… в разных углах, словно свалились с небес. Так у нас все и началось… Сын боялся меня как огня. Жена засобиралась уходить, но куда ж она без меня: идти некуда и не к кому. Тогда я еще не знал, что своими руками открыл затворы, через которые в нее хлынули все болячки и хвори, приступы, припадки, срывы. С моими тогдашними побоями они несравнимы. Из-за банального плача я запустил процесс плача молчаливого, падения неминуемого, отдалив от себя ребенка и надломив жену. Скоро и Варя стала глушить боль и депрессию тем же пагубным средством, что и я. Постепенно, год за годом, мы встречались на кухне друг напротив друга все чаще: стеклянная бутыль и две рюмки переросли в два граненных стакана. Сына мы бросили на произвол судьбы. До сих пор не верится, как я смог такое сотворить. Я же души не чаял в жене, обожал Андрея. Пару сотен грамм – ничего не помню, позже ужасаясь хаосу, что наводил: сломанная мебель, разбитые стекла, побитая жена, едва не сгоревшая хата, выговор на работе, забившийся в угол сын – его ненавидящие глаза, словно у маленького зверька, которому не оставили выбора. Сколько ты пережил, сынок… И ведь вырос нормальным и ответственным человеком, воспитанным и несгибаемым. Наша гордость, о чем мы тебе ни разу не сказали. Ты не должен превратиться в отброса и упыря как твой папаша. Я всегда хотел как лучше – для тебя в первую очередь. И чем все обернулось? Ничем! Но ты никогда не терял лица и мирился со всем. Ты жил с нами, терпел нас, оберегая, защищая, выгораживая… во вред себе… И где он только брал столько сострадания и доброты? – вот, кажется, он сменил вектор рассказа на Вадима. – В такой среде никто об этом не думает, а он как с рождения научился. Вот и его терпению пришел конец. Все случилось недавно. Андрей – добрый мальчуган. Каким бы уродом и пьяницей я ни был, он никогда не желал мне зла, не хотел моей смерти. Но тогда словно осерчал и хорошенько меня побил. А я был невменяемый… да и возраст не тот – я молчал и принимал его злые молодецкие удары, понимая, что это месть за все годы и особенно за тот первый раз. Так не должно продолжаться. Уверен, что он до сих пор очень стыдится, но он не виноват. Куда ж ему еще ярость девать? На пару дней он исчез. Я и договорился с Варей завязать вместе – ради Андрюшки. Сколько сможем, столько протянем. Но тот так и ходил подозрительным и замкнутым. Решили сделать ему сюрприз: достали, значит, забытую выходную одежду, мать пирог испекла яблочный… Не оценил. Сказал, мол, мы нашли повод выпить. И добавил, что с детства у него аллергия на яблоки. Что ж, родительский тест мы провалили. Расстроились, конечно, но решили с выбранного пути не сворачивать. С каждым днем он нам давался все тяжелее и тяжелее – изнурительное, скажу я тебе, испытание силы духа. И вот сегодня я нарушил свое же обещание. Вот и скажи мне, Вадик, чего я заслуживаю после этого?

Вадим никак не ожидал, что непрезентабельный алкоголик способен выдать столь душещипательную историю. Она надолго западает в память. Попутчик словно наяву видел то, что пережил. Алкоголь для Вадима после услышанного будет пахнуть по-особенному мерзко.

– Теперь я понял, о чем он думал и что готовил. Сегодня он просто ушел, – закончил рассказ Михаил Григорьевич, опустил голову и снова залился горькими слезами. – Останови машину. На воздух хочу, – Вадя без разговоров выполнил просьбу.

Свежий снежок тонким слоем накрыл дороги в округе, будто тополиный пух летом. Слесарь в слезах вышел из «Жигулей» и опустился на колени перед ближайшим сугробом на обочине, потянулся к снегу, зачерпнул его в ладони и искупал в нем раскрасневшееся лицо. Не отдышаться толком; замучила изжога.

– Мы вроде бы как почти на месте, – произнес Вадим.

И правда. Впереди возвышается бескрайний бетонный забор, за которым бесчисленные горы и лабиринты металлолома, которые сегодня должен сторожить Андрей. Михаил Григорьевич готов хоть сейчас идти туда – с пылу с жару.

– Точно.

– И какой у тебя план?

– Идти к нему.

– Туда, что ли?

– Здесь недалеко дыра в заборе. Лом там подворовывается.

– Ты еще и с работы сына воровал? – Вадику не ответили. Он задал иной вопрос. – Помощь нужна? – любой другой на его месте давно бы унес ноги. Приключений у Вадима сегодня в достатке. Кореша явно предъявят. Но ему стремно бросить мужика в беде. Вадик мельком слышал об Андрее (ходили разговоры в шараге), но не знаком с ним.

– Езжай домой. Ты и так сделал для меня предостаточно.

– Пестик свой возьми, – напомнил Вадим, протянув оружие Михаилу Григорьевичу. Тот и позабыл про неожиданную находку в бачке