Анж Питу - Александр Дюма

– Пусть так. В чем же причина этого лихорадочного возбуждения?

– Ваше величество, вы слишком умны, чтобы не знать, что врач угадывает материальное зло благодаря своему опыту и знаниям; но он отнюдь не ведун, чтобы, видя человека в первый раз, осветить всю бездну человеческой души.

– Вы хотите сказать, что во второй или третий раз сможете разглядеть не только мои недуги, но и мои мысли?

– Может статься, сударыня, – холодно ответил Жильбер.

Королева осеклась; с уст ее готовы были сорваться резкие, язвительные слова, но она сдержалась.

– Вам виднее, вы ведь человек ученый.

Последние слова она произнесла с таким жестоким презрением, что в глазах Жильбера едва не вспыхнуло ответное пламя гнева.

Но этому человеку хватало секундной схватки с самим собой, чтобы успокоиться.

Поэтому с ясным челом он почти тотчас продолжал, как ни в чем не бывало:

– Ваше величество слишком добры, называя меня ученым человеком и не проверив моих знаний. Королева закусила губу.

– Сами понимаете, я не знаю меры вашей учености, но вас называют ученым, и я повторяю это вслед за всеми.

– Ах, ваше величество, – почтительно сказал Жильбер с низким поклоном, – не стоит такой умной женщине как бы слепо доверять тому, что говорят люди заурядные.

– Вы хотите сказать: народ? – спросила королева с вызовом.

– Люди заурядные, сударыня, – твердо повторил Жильбер, задевая своею категоричностью болезненно чувствительные к новым впечатлениям струны в душе женщины.

– Ну что ж, – ответила она, – не будем спорить. Говорят, вы ученый, это главное. Где вы получили образование?

– Везде, сударыня.

– Это не ответ!

– В таком случае, нигде.

– Это мне больше по душе. Так вы нигде не учились?

– Как вам угодно, сударыня, – отвечал доктор с поклоном. – И все-таки вернее сказать: везде.

– Так отвечайте толком, – воскликнула королева с раздражением, – но только умоляю вас, господин Жильбер, избавьте меня от этих многозначительных фраз.

Потом, словно говоря сама с собой, продолжала:

– Везде! Везде! Что это значит? Так говорят шарлатаны, знахари, площадные шуты. Вы думаете заворожить меня звучными словами?

Она сделала шаг вперед; глаза ее горели, губы дрожали.

– Везде! Где же именно, господин Жильбер, перечислите, где же именно?

– Я сказал, везде, – невозмутимо ответил Жильбер, – ибо и в самом деле, где я только не учился, сударыня: в лачуге и во дворце, в городе и в пустыне; я ставил опыты на людях и на животных, на себе и на других, как и подобает человеку, который благоговеет перед наукой и рад почерпнуть ее везде, где она есть, а она и есть везде.

Королева, почувствовав себя побежденной, метнула на Жильбера грозный взгляд, меж тем как он продолжал смотреть на нее с той же невыносимой пристальностью.

Она судорожно взмахнула рукой, задев и опрокинув при этом маленький столик, на котором стояла чашка севрского фарфора с шоколадом.

Жильбер видел, как упал столик, как разбилась чашка, но не двинулся с места.

Краска бросилась Марии-Антуанетте в лицо; она поднесла холодную влажную руку к своему пылающему лбу и хотела вновь поднять глаза на Жильбера, но не решилась.

Сама перед собой она оправдывалась тем, что слишком глубоко презирает его, чтобы замечать его дерзость.

– И кто же ваш учитель? – продолжала королева прерванную беседу.

– Не знаю, как ответить, чтобы не обидеть ваше величество.

Королева вновь почувствовала себя хозяйкой положения и набросилась на Жильбера, как львица.

– Обидеть меня, меня! Вы – обидеть меня, вы! – вскричала она. – О, сударь, что вы такое говорите? Вы! Обидеть королеву! Клянусь вам, вы слишком много на себя берете. Ах, господин доктор Жильбер, французскому языку вас учили хуже, чем медицине. Особ моего ранга невозможно обидеть, господин доктор Жильбер, им можно наскучить, только и всего.

Жильбер поклонился и шагнул к дверям, но королева не смогла разглядеть в его лице ни малейшего следа гнева, ни малейшего признака досады.

Королева, напротив того, притопывала ногой от ярости, она рванулась вслед за Жильбером, словно для того, чтобы удержать его Он понял.

– Прошу прощения, ваше величество, – сказал он, – вы правы, я совершил непростительную оплошность, забыв, Что я врач и меня позвали к больной. Извините меня, сударыня; впредь я все время буду об этом помнить.

И он стал размышлять вслух:

– Ваше величество, как мне кажется, находится на грани нервного припадка. Осмелюсь просить ваше величество взять себя в руки; иначе будет поздно и вы уже не сможете совладать с собой. Сейчас ваш пульс бьется неровно, кровь приливает к сердцу: вашему величеству дурно, ваше величество задыхается, быть может, надо позвать кого-нибудь из придворных дам.

Королева прошлась по комнате, затем снова села и спросила:

– Вас зовут Жильбер?

– Да, ваше величество, Жильбер.

– Странно! Я вспоминаю одну давнюю историю и, верно, сильно обидела бы вас, если бы вам о ней рассказала. Впрочем, не страшно! Вы легко исцелитесь от душевной раны, ведь ваша философская образованность не уступает медицинской И королева иронически улыбнулась.

– Хорошо, ваше величество, – сказал Жильбер, – улыбайтесь и смиряйте понемногу ваши нервы насмешкой; одно из самых прекрасных достоинств умной воли – умение управлять собой Смиряйте, сударыня, смиряйте, но при этом не насилуйте.

Это врачебное предписание было сделано с таким подкупающим добродушием, что королева, несмотря на заключенную в нем глубокую иронию, не могла оскорбиться.

Она только возобновила атаку, начав с того места, где остановилась.

– Вот что я вспоминаю…

Жильбер поклонился в знак того, что он слушает. Королева сделала над собой усилие и устремила на него взгляд.

– В ту пору я была супругой дофина и жила в Трианоне. В саду копошился мальчик, весь черный, перепачканный в земле, угрюмый, словно маленький Жан-Жак Руссо; он полол, копал, обирал гусениц своими маленькими цепкими лапками. Этого мальчика звали Жильбер.

– Это был я, ваше величество, – невозмутимо сказал Жильбер.

– Вы? – переспросила Мария-Антуанетта с ненавистью. – Так я не ошиблась! Значит, никакой вы не ученый!

– Я полагаю, что если у вашего величества такая хорошая память, то ваше величество вспомнит также, когда это было, – сказал Жильбер, – если я не ошибаюсь, мальчик садовник, о котором говорит ваше величество, рылся в земле, чтобы заработать себе на пропитание, в 1772 году. Нынче 1789 год; так что с тех пор прошло семнадцать лет. В наше время это большой срок. Это гораздо дольше, чем надо, чтобы сделать из дикаря ученого человека; душа и ум в некоторых условиях развиваются быстро, как растения и цветы в теплице; революции, ваше величество, – теплицы для ума. Ваше величество смотрит на меня и при всем своем здравомыслии не замечает, что шестнадцатилетний мальчишка превратился в тридцатитрехлетнего мужчину; так что напрасно ваше величество удивляется, что маленький простодушный невежда Жильбер благодаря дуновению двух революций стал ученым и философом.