Лира Орфея - Робертсон Дэвис

— Ты скромничаешь, чтобы спрятать подлинно даркуровскую хитрость. Рассказывай.

И Даркур — робко, но не безыскусно, ибо он репетировал эту речь несколько дней, — рассказал.

Воцарилось долгое молчание. Чуть погодя Мария принесла напитки: для мужчин — виски, а для себя — стакан с жидкостью, напоминающей молоко, но насыщенного золотого цвета. Они молча потягивали напитки. Наконец заговорил Артур:

— Очень изобретательно, только я не доверяю изобретательности. Чересчур хитро.

— Не просто хитро, а гораздо лучше, — ответил Даркур.

— Слишком много неосязаемых факторов. Неконтролируемых величин. К сожалению, я не могу на это пойти.

— Я не готов принять это за окончательный ответ. Подумай. Забудь, а потом вспомни и еще подумай. Мария, что ты скажешь?

— Это очень коварный план.

— Пожалуйста, не говори так! «Коварный» — нехорошее слово.

— Я не в обидном смысле. Но согласись, ты собираешься навешать лапшу на уши простакам.

— Лапшу на уши простакам? Это что, тоже из Рабле? — поинтересовался Артур.

— Садись, пять, — ответила Мария. — Это выражение — раблезианское по духу, хотя я не знаю, как он выразился бы в точности. Наверно, avalleur de frimarts[100]или что-то вроде этого. В общем, попытка обмануть доверчивых людей. Мне нужны раблезианские словечки — должна же я как-то противостоять Симону с его потоком народной мудрости про Джека и свиней.

— Ты что, действительно думаешь, что князь и княгиня — доверчивые простаки? Да ты с ума сошла!

— Но ты же считаешь нас с Артуром доверчивыми простаками.

— А разве нет? Что же вы тогда связались с этой оперой?

— Это тут ни при чем.

— А я думаю, очень даже при чем. Что она вам дала?

— Мы пока не знаем, — ответил Артур. — Подождем — увидим.

— Но пока вы ждете, ты обдумаешь мой план?

— Ну, раз ты нас в него посвятил, что нам остается делать?

— Отлично, больше я ничего не прошу. Но мне надо поговорить с князем и княгиней. Ведь это их картину я собираюсь развенчать. Ну, с определенной точки зрения развенчать.

— Слушай, Симон, а ты не можешь спустить все дело на тормозах?

— Нет, не могу и не хочу. Это не просто сердцевина моей книги. Это истина, а истина всегда рано или поздно выходит на свет. Скелет решительно барабанит по двери шкафа изнутри. Либо ты его выпустишь моим способом, либо, и даже не сомневайся, кто-нибудь разломает шкаф и все равно его выпустит. Не забудь о набросках, которые Фрэнсис завещал Национальной галерее.

— Но ведь тогда это нас не коснется? Мы же не владельцы картины.

— Да, но к тому времени выйдет моя книга. Если я умолчу о «Браке в Кане», книга окажется глупой и бесполезной. Почему я должен на это идти ради твоих котомурровских убеждений?

— Ты прямо помешался на своей дурацкой книге.

— Моя дурацкая книга будет стоять на полках, когда мы все уже давно обратимся в прах. Я хочу оставить после себя лучшее, на что я способен. И я хочу, чтобы ты, Артур, как мой друг, задумался об этом. Потому что книгу я напишу, и напишу ее так, как считаю нужным, а ты делай что хочешь. Если это убьет нашу дружбу, значит такую цену мне придется заплатить за создание книги, вот и все.

— Симон, не ораторствуй. Мы с Марией высоко ценим твою дружбу, но, если надо будет, обойдемся и без нее.

— Ну-ка, прекратите! — вмешалась Мария. — Почему вы, мужчины, не можете просто не согласиться друг с другом, без трагических поз? И трагических разрывов. Артур, я тебя предупреждаю: если ты поссоришься с Симоном, я уйду к нему и буду жить с ним во грехе. Так что хватит! Симон, выпей еще.

— Нет, спасибо. Мне уже надо идти. Но скажи, что ты такое пьешь? Выглядит восхитительно.

— Оно и на вкус восхитительно. Это молоко с хорошей добавкой рома. Мне доктор посоветовал пить его перед сном. Я плохо спала, а он говорит, это лучше, чем снотворное, хотя дамы в моем положении от него и толстеют.

— Восхитительно! Может, ты нальешь мне полстакана такого? Я ведь тоже беременен — своей книгой, и тоже нуждаюсь в маленьких радостях для подкрепления сил.

— Артур, сделай ему молока. Или это ниже твоего достоинства — поухаживать за бедным Симоном в его деликатном положении? Я пила это вчера вечером, когда пришли Эл с Лапулей, и Лапуля была шокирована.

— Молоком с ромом? Спасибо, Артур. Что именно ее шокировало?

— Она долго и несвязно рассказывала мне об алкогольном синдроме плода: если мать пьет во время беременности, у нее может родиться урод, анацефал, умственно отсталый ребенок. Я об этом кое-что знаю: чтобы такое случилось, надо выпить очень много. Но Лапуля — фанатик. И еще она, бедная, страдает от беременности по полной программе. Я выслушала подробный отчет о том, как ее мучают газики, не желая выйти ни с одного конца. И как она совершенно ничего не может сделать с волосами — даже голову помыть не может, судя по ее виду; и еще ей приходится каждые полчаса бегать в то, что она деликатно именует дворцом пись-пись, потому что в ее мочевой пузырь теперь ничего не помещается. Мать-природа, гадкая старуха, взимает с нее полную цену за ребенка Эла. Надеюсь хотя бы, что ребеночек выйдет хороший.

— А она не сказала, почему они не поженились, раз так друг друга любят?

— А как же. У нее для всего найдется штамп. Они считают, что их союз и так свят и несколько слов, которые над ними пробормочет какой-нибудь священник, ничего не изменят.

— Почему это, если послушать людей, священники вечно бормочут? Я очень многих венчал и при этом произносил слова отчетливо. Я не позволяю себе бормотать.

— Ты не уважаешь штампы. Как тебе не стыдно! Ты просто обязан бормотать при отправлении своих презренных, отсталых обрядов.

— Ясно. Я запомню. Кстати, а на ваших крестинах я буду бормотать? Я с удовольствием.

— Конечно, милый Симон. Обязательно побормочешь.

— А вы уже выбрали имена? Это лучше делать заранее.

— Мы с Артуром еще ничего не решили, но Герант все время предлагает какие-то валлийские имена. Они прямо лопаются от древней рыцарственности и красноречия бардов, но весьма трудны для неповоротливых канадских языков.

Даркур допил молоко с ромом и собрался уходить. Мария попрощалась с ним нежно, Артур — дружески, но сдержанно. В целом Даркур счел, что ему удалось выполнить намеченное.

По дороге домой он думал об уродах, анацефалах и умственно отсталых детях. Таков был Фрэнсис Первый. Но была ли его мать алкоголичкой? Пока что Даркур не нашел тому свидетельств. Впрочем, исследователь-биограф вынужден свыкнуться с мыслью, что каких-то вещей он так никогда и не узнает.