Золотое солнце - Наталия Мазова

— Прости, Эарлин. У меня совсем нет времени... Я не могу.

Эарлин вся как-то подобралась. Будто стала выше. Аххаш! Я-то полагал, беседа наша идет к концу. Ан-нет, она еще и парус не подняла... Аххаш, Аххаш и Аххаш!

— Квестор Малабарка Габбал. Брат. Ты должен выслушать его и должен поступить, как он скажет. Не ради моей прихоти. Я не могу тебе объяснить, но чувствую, что всех нас троих ведет воля Его. Ей повинуйся.

— Зови.

...Очень худой человек в белом... Вот же чума! В белом- не-помню-чем, короче, замотан в материю, как любят им- перцы — чтоб одна правая рука торчала наружу. Лет двадцать ему или двадцать пять. Невысокий, ниже сестры. Я думал, будет отшельник какой-нибудь: бледный, плоский, будто сушеная рыба, на голове — дранка. Нет. Этот Константин — сама аккуратность. Да ходит как-то... соразмерно. Как большой косяк рыбы: каждая в точности повторяет движения всех. И у него все движения точны, согласованы друг с другом, снасть к снасти... Приятно посмотреть, как ходит. Так бывает, когда кого-нибудь учили мечу на протяжении многих лет. Или учили танцевать. Или еще чему- нибудь долго и с толком учили. Мастерство в одном, Аххаш, придает блеск всему. Хоть сядь ты на мель, а так оно и есть. Загорелый, безбородый, волосы русые, коротко подстриженные. Не в родню пошел — ни единой рыжинки в волосах... Все время чуть-чуть улыбается. Эту породу я тоже знаю. Редкая порода. Милькар таких терпеть не мог. Ему все казалось — насмехаются. Нет. Нет, не так. Этим хорошо внутри, что бы ни происходило снаружи. Им всегда хорошо, вот они и улыбаются, при чем тут насмешка? Просто радуется человек и никак не может остановиться.

Вся эта требуха пронеслась в моей голове за один вдох. Потому что на втором вдохе он меня крепко удивил. Аххаш Маггот! Очень крепко. Константин поклонился мне в пояс и коснулся пальцами пола. Здесь так не кланяются. Даже раб перед хозяином так не гнется в Империи: достаточно склонить голову. Только один человек по местным законам достоин поясного поклона и касания земли... Император.

— Мужчина не сгибается перед мужчиной.

— Я стою перед своим государем, — ответил он, выпрямившись.

— Ты пришел сказать мне нечто важное. Но я не понимаю тебя.

— Мне нечего сказать тебе. Правда моих слов и действий станет ясна потом. Завтра. А сегодня я только желаю предупредить: будь готов на третью стражу после рассвета отправиться в путь. В Лабии. Мне велено сделать Ланин твоей женой.

— По какому обряду? — спросил я, не сдержав насмешки в голосе.

— По такому, какой тебе нужен.

Он был явно из породы людей вроде нас с Эарлин и Одноглазым. Не болтает лишнего. Цедит слова, как ростовщик выдает свое скупое серебро. Ладно.

— Пустой разговор. Завтра у меня здесь будет война.

— Не будет.

— Не ты ли ее остановишь?

— Мне такой силы никто не давал. Послушай! Утром к тебе явится гонец с императорским посланием. Думаю, он будет примерно через стражу после рассвета. Этот человек принесет перемирие. Император Констанций Максим вступит... наверное, уже вступил в переговоры с гарбалами.

— Откуда ты знаешь?

— Мне было сказано...

— Кем?

— Ты понимаешь, кем. А если нет — завтра поймешь. Это не важно. Мы должны выполнить то, что нам назначено. Я понимаю твое упрямство и твое неверие сейчас, но я надеюсь на твое благоразумие в будущем.

Он повернулся и ушел. Эарлин выскочила за ним. Я подошел к двери. Аххаш, что творится! Она, гладиаторша, со смертью сто раз обнималась, на голову выше своего братца, старше его на сколько-то там и в полтора раза шире, а говорит с ним, как побитая собака. За меня она там извиняется? Чума.

Наконец этот ее Константин остановился и повернулся к сестре. В голосе досада:

— Тупоумный! Я бы трепетал от счастья. Ради того, чтобы один солдафон мог жениться, Он остановил войну...

Эарлин, Константин и я едем по хорошей мощеной дороге вот уже полдня с лишком. Сумерки рождаются из расплывчатых теней. Чалый потерял подкову и хромает. Брат и сестра о чем-то еле слышно поругиваются. Кругом — ухоженные поля. Отродясь, Аххаш и Астар, за плуг не брался... есть там за что браться-то? Но даже мне видно: поля очень ухоженные, люди-тулед ковыряют тут землю не один десяток поколений.

Я думаю: еще немножечко осталось, и можно будет обнять мою Лозу... И еще я думаю: вот какая чума выходит, имперцы стали мне почти как свои. Не так уж мало тут настоящих. Гилярус, конечно. Руф Одноглазый. Тиберий — тоже толковый офицер, очень толковый... Ну, Патрес Балк, выяснилось, изнутри лучше, чем снаружи. Наверное, Тит. Не люблю таких, но уважать — должен бы. Трибуна Гая Манлия так я и не узнал, Руф говорит, вот из кого настоящий галиад получился бы. Некоторых я не понимаю. Потроха карасьи, ну непонятны они мне, так бывает иногда, что поделаешь, однако люди крепкие и, видно, по-своему хороши. Харр... или, скажем, Арриан, двух слов я с ним не сказал... Я прижму к себе Ланин и вдохну пряный ветер, которым пахнут ее волосы... Опять же дорога... Дороги они, имперцы то есть, делают лучше всех, ожерельским тут против имперской работы и выставить нечего. Водопроводы, бани, крепости — вообще все, что можно строить, в Империи делают как надо. На совесть, Аххаш, делают. Оружие куют порядочное. Посмотрел я на гарбальский меч, из болотного железа кованный, так он дерьмо дерьмом, если положить рядом с мечом имперской работы... Моя Лоза научила меня соединять губы, как иглу и нитку, медленно, осторожно, едва касаясь, не наносить поцелуй вроде удара топором, а рисовать его. Я тоскую по ее лицу. Я тоскую по ее губам. По ее голосу. По ее пальцам... Если бы я родился имперцем, строил бы корабли. Никогда не делал этого, но такая работа по мне, я знаю. Я не люблю порядок, когда мне надо кому-нибудь подчиняться, особенно когда тот, старший, плох, слаб или глуп. Но вот же, моча рыбья, бывает и в Империи добрый порядок — вроде у столяра и скорняка на рабочем месте: все прилажено так, чтоб легче дотянуться, взять... Еще такой порядок бывает, когда войско в строю ожидает врага... Ланин... Был бы настоящим волком, бежал бы к тебе быстрее собственного хвоста. Ни одна женщина на свете не могла путать мои мысли. У тебя получается. Ланин... Знаешь ли ты: я научился задавать тебе вопросы и слышать твои ответы, пребывая в нескольких дневных переходах от тебя... Мне нравится упрямство этих людей. Когда-то оно было у имперцев настоящей силой. Теперь, Аххаш, в нем не больше смысла, чем в бегах каракатиц. Но, если дать ему новый смысл, может, опять оно наполнится силой... Ланин! Ланин!

Кто они мне теперь? Родной народ? Не очень родной, но свой? Не очень свой, но жить можно? Все вроде бы, снасть камбалья, катится к лучшему. Но почему так часто они не правы, а я прав? В делах простых, житейских, в военных делах хотя бы... Они и стали бы мне своими, родными, если бы были вроде детей, а не хозяев дома.

Я достал клочок пергамента. Раньше мне было легче не прикасаться к нему. Теперь другое дело. Развернул. «Ланин Исфарра, твоя жена»...