Похищение Муссолини - Богдан Сушинский

«Если разобраться, я еще должен был бы угостить капитана бутылкой хорошего вина за то, что он не подпустил меня к дуче, — только теперь дошло до Ордано. — Иначе полковнику пришлось бы менять и лейтенанта».

Он снова стоял у окна.

Медленно, словно песок в забившихся песочных часах, просачивались сквозь туманную даль предгорья минуты. Они были томительно бесконечны и неопределенны.

В какой-то миг Скорцени показалось, что туман у вершины немного развеялся, а сама она окрасилась в желтоваторозовый цвет восходящего где-то над Адриатикой солнца. Однако не поверил этому видению, как разуверившийся путник не желает верить чему-либо, показавшемуся на бархатном горизонте пустыни: все — мираж, всего лишь мираж!

Дверь резко открылась.

— Сообщение от Гольвега? — спросил гауптштурмфюрер, не оборачиваясь.

— Весьма важное. Читаю: «Известный вам источник сообщает: предполагается, что в чемодане Консула — значительная часть его переписки с видными политическими деятелями антигерманской коалиции. В том числе с Черчиллем. Очевидно, эта переписка не изъята до сих пор только потому, что Бадольо не желает усложнять отношения с Черчиллем как с будущим союзником и партнером по переговорам. Паломник».

Скорцени присвистнул от удивления, взял у адъютанта радиограмму и еще раз внимательно прочел ее.

— А мы-то с вами, Родль, простаки простаками, считали, что дуче возит с собой золотишко! Недооценивали, адъютант, недооценивали.

— Похоже, что так. Не чемодан, а мина всеевропейского масштаба.

— Родль, вы лично отвечаете за доставку этого чемодана в Главное управление имперской безопасности. Сопровождает и охраняет вас Штубер. Передайте ему это. Но запомните: ни при каких обстоятельствах чемодан не подлежит уничтожению. Уничтожив его, мы окажем неоценимую услугу нашему «другу» Черчиллю. А хочется, чтобы он понервничал. Чтобы нервничал долго и основательно. Даже через несколько лет после окончания войны. Независимо от ее исхода.

— Будет выполнено, гауптштурмфюрер.

— Нет, вы не поняли меня, Родль. Я сказал, что чемодан не может быть уничтожен ни при каких обстоятельствах.

Адъютанту уже была известна парадоксальная манера мышления его шефа, поэтому он не возражал и не уточнял.

— В отличие от его хозяина он не подлежит никакому уничтожению, Родль.

— Само собой разумеется.

— И еще самое главное. В Берлине вы с этим чемоданом должны исчезнуть. Пока дуче будет томиться в приемной фюрера, все бумаги, которые там находятся, должны быть тщательнейшим образом перефотографированы. Через сутки[82]вы предстанете пред разгневанные очи Муссолини вместе с чемоданом и, возможно, в его присутствии получите хорошую взбучку за несвоевременную доставку. Непростительная для немецкого офицера нерасторопность должна быть наказана.

— Иначе и быть не может, господин гауптштурмфюрер. — Родлю было непонятно чувство, которое во всем мире определяется, как чувство юмора, поэтому ответ его прозвучал соответствующим образом. — Да, простите, гауптштурмфюрер, генерал Солетти вновь просит принять его.

— Он мне порядком надоел, Родль. Не оставить ли нам его в «Кампо Императоре» вместо Муссолини? Думаю, Бадольо по заслугам оценит такую рокировку.

— Я передам, что вы готовы принять его, — щелкнул каблуками Родль.

Солетти, еще довольно моложаво выглядевший генерал, в измятом, словно он только что поднялся из окопа, мундире, вошел к Скорцени как-то несмело, будто провинившийся новобранец в каморку к фельдфебелю. Все дни подготовки к операции он метался между страстным желанием выслужиться перед дуче, сделав на его освобождении основательную политическую карьеру, и почти животным страхом перед пулей первого попавшегося на его пути карабинера охраны. А ведь над душой его витал еще и страх перед гневом короля и местью маршала Бадольо.

— Простите, гауптштурмфюрер, м-да, м-да… Я хотел бы, если позволите, м-да, м-да… еще раз обсудить наши действия. Я имею в виду, м-да, м-да, прежде всего мои действия во время высадки на горе.

Скорцени жестом пригласил генерала сесть, сам тоже уселся за стол напротив и почти минуту смотрел итальянцу прямо в глаза, даже не пытаясь скрыть при этом своего иронического отношения к нему. Гауптштурмфюрер был изумлен: они уже дважды, да нет, трижды, до мельчайших подробностей оговаривали чуть ли не каждое слово, которое Солетти должен будет произнести сразу же, как только высадится из планера. Так чего еще требовал от него этот трусливый генералишко? Какого дьявола ему нужно?!

Гнев свой, скорее не гнев, а холодную, вскипающую в нем ярость, Скорцени сдержал только потому, что «генералишко» был его единственным козырем в этой жутковатой игре со смертью, которую он собирался затевать на альпийском лугу Абруццо. Только поэтому не выставил его сейчас. Только поэтому не вышвырнул отсюда!

— Вы неподражаемы, мой генерал, — оскалил он зубы в саркастической улыбке. — Лишь сейчас, близко познакомившись с вами, я начал по-настоящему ценить генералитет итальянской армии. Великой, победоносной армии, позвольте уточнить. Вполне достойной своего генералитета.

— Я попросил бы вас, гауптштурмфюрер… — побагровел Солетти. — Конечно, наша армия находится в критическом состоянии…

«Милый мой генерал, — почти умиленно слушал его Скорцени, — все, что я сказал, он конечно же воспринял только как насмешку над армией».

— Она в трагическом, м-да, м-да, состоянии. В этом я с вами согласен. Однако не по вине генералитета. Вовсе не но. вине, м-да, м-да, генералитета. Перед вами тот жестокий случай, когда судьбу армии, м-да, м-да, начали решать политики. Как видите, это кончилось тем, чем кончается всегда, когда штатские суют, м-да, м-да, свой нос в дела военных стратегов.

— Вот именно: стратегов, — не отказал себе в удовольствии Скорцени.

— А что касается маршала Бадольо, то он, м-да, м-да, всегда лишь…

— Не будем беспокоить труп маршала, — не дал ему завершить эту утомительную тираду Скорцени.

— Труп?! — ужаснулся Солетти. — Высчитаете, что?..

— Политический, естественно. Пока что только политический.

— Понятно, м-да, м-да, понятно.

— Но как только Муссолини снова придет к власти, он станет вполне реальным трупом. А маршальские мундиры оденут те генералы, которые остались верными дуче. Только те, что остались верными ему, генерал. Вот так. Но пока что займемся повторением.