Власть над властью - Юрий Мухин

Еще говорят, что человек способен к духовному, у него есть душа. Но, с другой стороны, лебедь убивается по по­гибшей подруге, есть примеры, когда собаки издыхали от тоски на могиле умершего хозяина. Поэтому с душой тоже что-то неопределенное.

А ведь мы резко отличаемся от животных, по крайней мере должны отличаться. Вот новорожденный. Он малень­кий зверек и не отличается, скажем, от поросенка: он ин­стинктивно сосет грудь, инстинктивно оправляется, ин­стинктивно отдергивает руку от огня. Он, безусловно, жи­вотное. Но когда он становится тем, кого мы имеем право называть человеком? Когда научится читать, или когда нау­чится пить и курить, или когда ему исполнится 16 лет? Что должно произойти в маленьком животном, чтобы его мож­но было назвать человеком?

У животных и у человека головной мозг отвечает за спо­собность мыслить, за интеллект, а спинной мозг — за ин­стинкты. Их несколько: самосохранения, удовлетворения естественных надобностей, продолжения рода. Можно до­бавить и инстинкт сохранения энергии, выражающийся в склонности человека к ничегонеделанию, к лени.

Если у человека, у животного не развиты инстинкты, они не способны жить. Например, прогудел сигнал автомобиля, вы еще ничего не успели подумать, а ноги перенесли вас на тротуар — сработал инстинкт самосохранения, дав ко­манду мускулам напрячься. Атрофируйся вдруг у нас ин­стинкт продолжения рода, и род человеческий закончится. Инстинкты, естественно, полезны и необходимы, не говоря уже о том, что за следование инстинктам природа награжда­ет. Удовлетворение многих из них для живых существ сопро­вождается чувством, которое мы называем удовольствием.

У животного процесс жизни — это процесс удовлетво­рения инстинктов. Интеллект животного только помога­ет этому процессу — оценивает пастбища, самок, степень опасности и прочее, чтобы наилучшим образом «угодить» инстинктам. У человека по сравнению с животным произо­шел качественный скачок: ум, интеллект человека контролируют инстинкты, его головной мозг свободен от службы им. Это надо понимать так. В древние времена человек по­нял, что жизнь звериными стаями бесперспективна, требу­ется создать новое общество — человеческое. Но для суще­ствования этого общества, его самозащиты нужно нечто, что в корне противоречит инстинктам, — то, что мы называем моральными нормами.

Человеку очень хочется есть, но еды мало. Животное в нем съело бы все немедленно, но головной мозг команду­ет: «Нельзя, это будет не по-человечески, ты обязан поде­литься с другими». Бой, противник силен и страшен, ин­стинкт самосохранения командует: «Убегай!» Но ум коман­дует: «Стой! Ты человек, ты опозоришь себя трусостью, ты не спасешь общество». Соблюдение моральных норм кон­тролирует головной мозг, и если рассуждать проще, то жи­вотное — это живое существо, у которого спинной мозг ру­ководит головным, а человек — тот, у кого головной мозг командует спинным. В этом отличие человека от живот­ного. И пусть данный субъект записал в головном мозгу всю Библию, знает Бодлера и Кафку, цитирует Пушкина или Толстого, но если его головной мозг не способен во имя моральных принципов подавить свои инстинкты, то он — животное.

Еще момент. Мы говорили, что удовлетворение инстинк­тов приносит животному удовольствие, но, победив в себе инстинкты, человек получает удовольствие от своего твор­чества, от уважения людей, от сознания своей полезности. Животному эти удовольствия не доступны, для него они просто не существуют. Помните «Песню о Соколе» Горького? Уж совершенно не понимает, о чем говорит Сокол. Соколу доступны и удовольствия от удовлетворения животных ин­стинктов, и человеческие удовольствия, а Ужу нет, для Ужа пределом является то, что дала ему природа, и он не пони­мает человека, хотя оба говорят на одном языке. Язык, сло­ва понимает, а о каком удовольствии идет речь — нет!

Из этого попутно следует, что если не воспитать из ре­бенка человека, то он останется животным с ограниченным мироощущением, с ограниченным комплексом удовольст­вий. Не воспитать из ребенка человека — значит, его обво­ровать, хотя сам ребенок об этом и не догадается, как не до­гадывается ни о чем таком боров, наевшийся пареной ку­курузы и лежащий в теплой луже. Он счастлив, он на верху блаженства.

Еще об инстинктах. В принципе и животное может по­давить инстинкт. Скажем, ваш пес во время прогулки ка­ждые пять минут задирает заднюю лапу, а в доме часами терпит, подавляя в себе инстинкт удовлетворения естест­венных надобностей. Но этот инстинкт пес подавляет дру­гим — инстинктом самосохранения, иначе ему будет больно. А человек подавляет инстинкты только умом, он не возьмет чужого не потому, что ему будет после этого больно, а по­тому что человек так не делает. Животное будет мучиться, сожалеть, что не взяло, побоявшись наказания. А человек об этом и не вспомнит, у него инстинкты стоят в строю по стойке «смирно». И он отпускает их порезвиться толь­ко тогда, когда его чести и человеческому достоинству ни­чего не грозит.

Отсюда следует, что Делом воспитания, за которое дру­гие люди согласны платить, между прочим, и деньгами, а не только уважением, является воспитание человека — живого существа, способного сдерживать свои животные инстинк­ты без душевных мук. Зачем обществу людей иметь среди себя животных? Ведь они, животные, ненасытны и ради удо­вольствия удовлетворения инстинкта способны на любую подлость, они не будут участвовать в самозащите общест­ва, они обуза для него.

Поэтому в процессе воспитания детей момент или вре­мя, когда ребенок становится способным одним умом по­давить свои инстинкты, является временем перехода его из статуса животного в статус человека. Не перейдет — зна­чит останется животным, несчастным животным среди лю­дей. Это животное не будет служить Народу: инстинкты не позволят, животное, повторяем, подчиняется только своим инстинктам. Перед нами как Законодателем стоит важнейшая проблема: нам нужно, чтобы избиратели были людьми. А добиться этого можно только воспитанием в детстве.

Церковь — организация мудрая и прагматичная. Она оце­нивает людей, не впадая в эйфорию, она видит в них толь­ко животных. Подавить инстинкт животное может только другим инстинктом. И церковь использует инстинкт само­сохранения, самый сильный инстинкт, для удержания жи­вотных в рамках человеческих моральных норм. Она гро­зит человеку страшными муками в аду и обещает приятное ничегонеделание в раю.

Законодатель без труда удержит избирателей в рамках человеческих моральных норм при обычных обстоятельст­вах. Но он бессилен у избирательных урн, когда контроль над избирателями утрачен. Вот проблема!

Воспитывать из животных людей придется всеми доступ­ными способами: поможет церковь — давай церковь, помо­жет искусство — тащи искусство. Как угодно, но мы обяза­ны вернуть человеческий облик своим избирателям.

Никто и никогда не «охранит» честь и достоинство жи­вого человека, это может сделать только он сам. Учить его этому — да, но как охранить? И вообще, что же нам, роди­телям, конкретно делать? Как «строить» душу?

В прошлом веке чириканью мудраков от педагогики не внимали, другие были установки, иные педагоги. «Тот кто жалеет розг для дитя своего — тот губит его»,— учи­ла Библия, суммировавшая тысячелетний опыт человечест­ва. Но и этого мало — не жалеть розг надо вовремя: «Учи ребенка, пока поперек лавки помещается»,— советует рус­ская поговорка. А Джон Локк, английский философ конца XVII века, которого одновременно считали и выдающимся педагогом, объяснял: «Упрямство и упорное неповиновение должны подавляться силою и побоями: ибо против них нет другого лекарства. Одна из моих знакомых, разумная и доб­рая мать, принуждена была в подобном случае свою малень­кую дочь, только что взятую от кормилицы, высечь восемь раз подряд в одно и то же утро, пока ей удалось преодо­леть ее упрямство и добиться повиновения в одной, собственно говоря, пустой и безразличной вещи. И если бы она бросила это дело раньше, остановилась бы на седьмом сече­нии, дитя было бы испорчено навсегда, и безуспешные по­бои только укрепили бы ее упрямство, которое впоследст­вии весьма трудно было бы исправить».