Угодило зёрнышко промеж двух жерновов - Александр Исаевич Солженицын

Во всей этой речи я ни разу не употребил даже слова разрядка (повторного осуждения которой больше всего от меня ждали), ни даже призывов к преодолению коммунизма, – и только на третьем плане, глухим фоном, проплывало: «следующая война может похоронить западную цивилизацию окончательно…»

И что́ же в этой речи центровая образованность и пресса услышали – и как ответили?

Не тому изумился я, что газеты меня вкруговую бранили (ведь я же резко задел именно прессу!), но тому, что полностью пропустили всё главное (изумительная способность медиа), а изобрели такое, чего в речи вообще не было, – и били туда, били туда, где я ожидался, но вовсе не оказался. Ошалело газеты загалдели так, будто речь моя была именно о разрядке или войне. (Заранее приготовились отвечать как бы на речь в Вашингтоне – Нью-Йорке три года назад?) – «Концентрируется на крестовом походе против коммунизма… Автократ с ностальгией по царским временам… Плохо продуманный политический анализ» (выше политики и не видят).

В прессе первых дней неслась горячая брань: «Бросил перчатку Западу… Фанатик… Православный мистик… Жестокий догматик… Политический романтик… Консервативный радикал… Реакционная речь… Одержимость… Потеря баланса… Не попал в цель… Звучало как высказывание расколотого разума» (игра слов с названием речи «Расколотый мир»).

И, уже с переходом к «оргвыводам»: «Если вам здесь не нравится – убирайтесь!» (Это – в нескольких газетах, не раз.) «Если жизнь в Соединённых Штатах столь скверна и продажна – почему он выбрал жизнь здесь?.. Мистер Солженицын, когда вы будете выходить – пусть ручка двери не ударит вам в зад… Вам ничто здесь не нравится – не будет с нашей стороны нелюбезно указать, что не обязательно вам здесь оставаться… Любите нас – или оставьте нас!.. Пусть пошлют ему расписание самолётов на восток». – Особенно раздражало, что я в речи называл «нашей страною» не Америку, а всё ещё СССР. «Не переношу, когда гость… читает лекцию о наших недостатках. Еле ноги унес от КГБ, а вот обернулся и осуждает нас за избыток свободы (это и правда смешно), – а сам живёт в роскошном аскетизме. Америка спасла его родину от гитлеровских орд». (Это ещё – кто кого спас.)

До гарвардской речи я наивно полагал, что попал в общество, где можно говорить, что думаешь, а не льстить этому обществу. Оказывается, и демократия ждёт себе лести. Пока я звал «жить не по лжи» в СССР, это – пожалуйста, а вот «жить не по лжи» в Соединённых Штатах? – да убирайтесь вы вон!

Ещё отдельно особенно упрекали, что я критикую ту самую западную прессу, которая меня спасла в моём бою. Да, получается вроде неблагодарно. Но я шёл в бой, готовый к смерти, а не рассчитывая, что меня спасут целёхоньким. Я тогда и писал в «Телёнке»: «накал западного сочувствия стал разгораться до температуры непредвиденной». А вот они уже и раскаиваются, что мне помогли. Сослали бы большевики меня в 1974 в Сибирь – Запад легко бы простил, особенно узнав «Письмо вождям». Киссинджер и папа Павел VI ещё и осенью 1973 поняли, что защищать меня не надо.

Почти в тех же часах, что я в Гарварде, выступал в Аннаполисе в военной академии президент Картер и всячески хвалил Америку. «Картер описал американский путь почти в евангельских терминах. А Солженицын обрушился…» – горевал «Ньюсуик». Через несколько дней, едва ли не нарушая правила приличия, жена Президента в Национальном клубе печати выступила специально с ответом мне: что никакого духовного упадка в Америке нет, но всесторонний расцвет[215]. Широкая волна оправданий Соединённым Штатам прокатилась и по всей печати: «Не ухватывает американского духа… Мы безответственны? Но мы ставим на первое место свободу, а ответственность потом – [именно потому, что] мы свободный народ…»

Крупные газеты не печатали самой речи, хотя копирайта не было объявлено, а лишь – отрывки, удобные им для разноса. «Он приехал с уже выработанными предубеждениями об упадничестве и трусости Америки… Не видит прока в свободе, а в демократии – весьма относительный… Не постигает, что в нашей слабости большая сила, даже в наивности и немонолитности правительства. Это непостижимо для традиционного русского». И так – сквозь многие отклики: слишком русский, неисправимо русский, с русским опытом, ему не понять. «Голос из российского прошлого. Славянофил XIX века… Он презирает нашу прессу… Все молчаливо ожидали, что после трёх лет американской жизни он должен признать наше превосходство. Мог бы хоть раз поприветствовать общество, в котором всем так доступна свобода… Разве мы не опубликовали его книги? И это – недостаточная причина благодарности?.. Большинство американцев съёжится от утверждения о “праве не знать” – (я сказал об «утерянном праве людей не знать, не забивать своей божественной души – сплетнями, суесловием, праздной чепухой» – А. С.) – или что коммерческие интересы “душат” духовную жизнь… По сравнению с этой речью утверждения Освальда Шпенглера в “Закате Европы” кажутся безрассудно оптимистичными… Гигант нас не любит… Очень неопределённо: возрождение “духовной жизни”… Гарвард, очевидно, не смог найти достойного американского оратора. Благодарю Бога, что я американец».

Гаррисон Солсбери, защищавший меня по телевидению в первый же день: мол, сельский философ из уединения может отлично охватить общую картину, теперь тоже удивлялся: «Может ли Солженицын быть оппозиционным правительством и для СССР, и для Штатов? Невероятное бремя для одних плеч».

Но даже и в первом слитном хоре осуждения, а день ото дня всё сильней, звучала оценка речи не как политической, а то и дело, десятки раз, сравнивали её с библейскими пророчествами, а меня – со старинными американскими пуританами: «Как из ведра вылил угрозы Страшного Суда… Возродил традицию апокалиптического пророчества… Глубоко затронул сердца многих американцев… Уже давно не слышали мы такого пуританина. Инкриз Мэзер, президент Гарварда во время оно, показался бы нравственно расслабленным в сравнении с Солженицыным… Прямой преемник проповеднической традиции Новой Англии. Место, где он выступал, было самым подходящим, потому что в Новой Англии призывы такого рода раздавались в течение трёхсот лет… Критика, исходящая из более древней, более суровой и пессимистической духовной традиции, чем Просвещение… Превосходил опыт слушателей. Никто не был подготовлен к восприятию таких идей… Потряс страну землетрясением в 9 баллов, горькая правда…»

А вот уже можно было прочесть и оценку недавних газетных откликов: «Лавина непонимания… Болезненная реакция [прессы]… Интеллект большой силы и потенции, Солженицын взбудоражил осиное гнездо… Редко отдельная речь частного гражданина возбуждала так много ревностных споров, и редко столь превосходящее множество ответов так далеко уклонялось от цели… Банда журналистов концентрированно хочет опорочить Солженицына… Он напал на медиа за её самоуверенность, лицемерие, обман, они этого никогда ему не