Созвездие злобных псов - Ерофей Трофимов

Эта запись вошла в бортовой журнал гибнущего корабля. Автоматика зафиксировала приказ и, запечатав журнал в информационную капсулу, выбросила её в открытый космос. Это было послание для будущих поколений, которые, возможно, когда-нибудь снова попытаются взять эту планету под свой контроль. Единственное, что он, Второй Управляющий, мог сделать для своих возможных потомков, было сделано.

* * *

Боль пришла раньше, чем он понял, что чувствует её. Он вообще не понимал, что происходит. Ему было больно. Болело всё. Голова, тело, конечности. Казалось, каждая клеточка, каждый нерв разрываются от бесконечной безжалостной боли. А ещё очень хотелось пить. Это было странно, ведь мёртвые не чувствуют боли и не мучаются от жажды. Поймав себя на этой мысли, Матвей попытался понять, что всё-таки происходит и где он находится.

Но как вскоре выяснилось, ни шевелиться, ни открывать глаза, ни даже стонать он был не в состоянии. Тело предало его, отказавшись служить. Работал только мозг. Точнее, тот его участок, в котором гнездилось сознание. Всё стальное было словно погружено в застывший бетон. Это была страшная мысль. Осознать, что ты полностью парализован и не можешь ничего, кроме как размышлять о том, что происходит вокруг, не имея ни малейшей возможности получать хоть какую-то информацию, был по-настоящему страшно.

Потом боль усилилась, и он снова провалился в забытьё. Так повторялось раз за разом. Матвей уже сбился со счёта, сколько раз он приходил в себя и снова терял сознание, но каждый раз предвестником яви становилась боль. Но в один прекрасный день он вдруг понял, что может что-то видеть. Точнее, различать оттенки темноты. Значит, он всё-таки не умер. Но почему тогда он не может не только видеть, но и слышать, и чувствовать?

Ведь раненого так или иначе трогают. Переворачивают, обтирают, перевязывают. Все эти прикосновения должны фиксироваться сознанием, кожей. Ответа он так и не получил, в очередной раз потеряв сознание. В очередное своё пробуждение Матвей вдруг услышал тихое поскуливание. Словно где-то рядом плакал от боли и голода брошенный, всеми забытый крошечный щенок. Всё существо проводника взбунтовалось.

Человек, всю сознательную жизнь проживший рядом с собакой, не мог пройти мимо. Его сознание рванулось, чтобы позвать кого-то на помощь, сообщить, что малышу нужна помощь и забота, но тело снова предало его, отказавшись подчиниться. И вот тут ему на помощь снова пришла его пресловутая ярость. То, что спасало его в самых сложных ситуациях. То, что заставляло идти напролом, презирая опасность и побеждать даже тогда, когда победа казалась невозможной.

Жаркая волна окатила разум, и он окунулся в неё, как в бурлящий поток. Скулёж стал тише, темнота отступила, сменившись каким-то странным туманом, и он вдруг понял, что может слышать. Слышать чьё-то движение рядом, тихие голоса и осторожные шаги рядом со своим телом. Значит, жив. Значит, ещё ничего не кончилось. И рядом плачет щенок, которому нужна его помощь. И будь он проклят, если не заставит тех, кто ходит вокруг, эту помощь оказать.

Боль навалилась с новой силой, но он заставил себя перетерпеть её. Сосредоточившись на собственной злости, он неимоверным усилием разжал зубы и попытался заговорить. Но вместо слов с губ сорвалось слабое, еле слышное сипение. Язык и губы были пересохшими, словно он находился в пустыне. Рядом началась какая-то суета. Потом рядом с головой, словно сквозь вату, послышался женский голос, что-то спросивший. Матвей не разобрал слов, но услышал вопросительные интонации.

Сосредоточившись и превозмогая боль, проводник заставил себя проговорить:

– Какая мразь кутёнка мучает?

Рядом кто-то охнул, а Матвей снова провалился в забытьё. Напряжение оказалось слишком велико. Очередное пробуждение оказалось, как обычно, очень болезненным, но при этом Матвей вдруг понял, что может слышать всё, что происходит вокруг. Плохо, глухо, но слышит. А ещё он неожиданно понял, почему видит только серый туман вокруг. На лицо была наложена плотная повязка.

Облизав губы сухим языком, проводник сосредоточился и тихо попросил воды. Рядом кто-то тихо охнул. Потом прозвучали быстрые шаги, что-то упало, а потом к губам осторожно приложили что-то холодное. В рот тонкой струйкой полилась живительная влага. Давясь и захлёбываясь, Матвей пил и никак не мог напиться. Ему казалось, что ничего вкуснее он никогда в жизни не пробовал. Набрав полный рот воды, он с наслаждением катал её языком, наслаждаясь ощущением влаги.

Снова послышались голоса. Рядом тихо заговорили. Потом заспорили. Кто-то требовал что-то сделать с ним, а голос, обладатель которого позволил ему напиться, возражал. Обострённое чувство справедливости заставило Матвея собрать всю волю в кулак и, сосредоточившись, проговорить:

– Хватит тявкать. Повязки снимите, не вижу ни хрена.

– Он ещё и хамит?! – послышался возмущённый возглас. – Мумия.

– Заткнись, и делай, что сказано, – раздался властный голос, в котором было что-то очень знакомое.

– Здесь слишком светло, – обиженно буркнули в ответ. – И вообще, повязки можно снимать не раньше чем через неделю. В противном случае за последствия я не отвечаю.

– Ты будешь делать, что приказано, и отвечать за всё, что здесь происходит. От трибунала тебя спасает только временное отсутствие специалистов твоего профиля. А если будут хоть какие-то последствия, я тебя своими руками в расход пущу, – прозвучало в ответ.

В помещении начали что-то делать. Потом с головы Матвея начали снимать повязки. Вспомнив, что после долгого пребывания в темноте, свет может причинить человеку острую боль, проводник закрыл глаза. Почувствовав, что последние витки бинта сняли, он сделал глубокий вздох и медленно приоткрыл глаза. Все предметы расплывались, приглушённый свет выдавливал слёзы, голова разболелась, но он видел.

Кое-как проморгавшись, Матвей медленно обвёл взглядом помещение, в котором оказался, и, узнав генерала, спросил:

– Отбились?

– Отбились, братишка, – ответил Лоскутов странно дрогнувшим голосом.

– Рой?

– Трудно сказать, – покачал головой генерал, моментально сообразив, о чём его спрашивают. – Как и ты, всё это время без сознания. Надеюсь, выживет.

– Ему больно, – прохрипел Матвей, вспомнив щенячий скулёж.

– Прикажу посмотреть. Прямо сейчас, – кивнул Лоскутов и, круто развернувшись, вышел.

Его поведение озадачило Матвея. Повернувшись к угрюмо молчавшему врачу, проводник на всякий случай убедился, что не знает этого человека, и, подумав, спросил:

– Что со мной было?

– Множественные осколочные ранения, глубокие ожоги мягких тканей лица и шеи, контузия, болевой шок. Это, если коротко.

– Понятно, – прохрипел Матвей. – Опять выжил вопреки всем прогнозам. Похоже, там, за порогом, меня видеть совсем не хотят. Обожгло сильно?

– Сильно. Глаза еле спасли.

– Зеркало дайте, пожалуйста.