Песенка для Нерона - Том Холт

План предполагал переход в тридцать с чем-то миль до Пренесты по прямой, ровной военной дороге. Пренеста была городом, в котором бродячему арфисту было легко найти работу — множество всадников и дельцов, выдававших себя за всадников, держали там дома или виллы, в целом городские, но в то же время достаточно деревенские, чтобы можно было играть в Цинцинната; помимо этого там было полным-полно таверн и постоялых дворов, где тоже можно было пустить шляпу по кругу и обнаружить в ней кое-что помимо яблочных огрызков и выпавших волос. Процветающая, богатая Центральная Италия, владения Бога. Пока мы шли, ощущая под ногами идеально вытесанные военные плиты и то и дело уворачиваясь от несущихся колесниц и грохочущих телег с капустой, Луций Домиций принялся упражняться в игре на арфе. Десять лет прошло, сказал он, и все это время он даже не притрагивался к ней. Мастерство, конечно, не пропьешь, не уставал подчеркивать он; но кожа на пальцах стала тонкой, а мускулы ослабли.

Тут он был прав. Для начала единственными звуками, которые он сумел извлечь, было тихое блямканье — как треснувшая наковальня под молоточком златокузнеца. Но он немного поколдовал со струнами и колками и наконец произвел то, что глухой мог бы принять за музыку, если бы отвлекся в этот момент на что-то более интересное.

— Хорошо, — сказал он (блям, блям). — Как ты думаешь, что мне следует включить в репертуар? Ничего такого особенного, лишь бы хватило на часовое выступление и повторы.

Я потер подбородок.

— Как насчет «Дочери испанского центуриона»? — предложил я. — В детстве она казалась мне веселой песенкой.

Он сощурился на меня поверх носа.

— Не думаю, что знаю ее, — сказал он. — И вообще, я думал о чем-то более элитарном, чем пивные баллады. Для начала что-нибудь из Гелиодора, может быть, а затем нечто более интеллектуальное: Фрикс или Стрепсиад. «Слезы Ниобы» всегда хорошо встречали в провинции.

Я зевнул.

— Сделай милость, — сказал я. — Людям за городом не нужна культура, им нужно что-нибудь, чему можно подпевать, хотя бы без слов. Например, вечные «Что за мужик» и «Я спрячу меч».

— Ох, я тебя умоляю, — у него сделался такой вид, как будто я только что пернул. — Ладно, если нам придется играть в египетском борделе, где музыкант нужен только чтобы заглушать вопли. Но если я собираюсь играть для благородных… — он нахмурился. — В смысле, богатых людей… неважно. Я хочу сказать, если ты развлекаешь нескольких друзей за ужином, для создания нужной атмосферы требуется нечто утонченное.

— Херня, — возразил я. — Тут нужно что-нибудь ритмичное, поживее, а не нудятина для волосатиков. Я тебе так скажу, — добавил я, заметив, что он раздувается, как лягушка-бык. — Надо вспомнить понемногу и того и другого. В этом случае ты сможешь прочувствовать атмосферу в доме и выбрать подходящий репертуар, когда до этого дойдет.

Он скорчил рожу, но я, разумеется, был прав, поэтому вот что он решил:

На каждую изысканную одиннадцатисложную пьесу — по одной старомодной разухабистой песенке с хорошим хоровым припевом. Когда мы остановились на ночь на постоялом дворе, я чувствовал себя слегка как Одиссей после сирен. Ну что ж, по крайней мере, Луций Домиций не пел. И очень правильно делал, иначе бы кровь пролилась еще до восьмой мили.

Дела у постоялого двора шли неплохо: конюшни полны, путешественники посиживают на веранде, слуги и кухарки снуют по двору, разнося еду, воду и прочее. Быстрый взгляд на расценки, выведенные на внешней стене, сразу позволял понять, какого сорта было это заведение.

В общем, понятно: цены не для возчиков. Хороший знак, подумал я; тот, кто согласен выкинуть две монеты за кружку питьевого вина, не пожадничает бросить в шляпу грош или два, если ему понравится мелодия.

На самом деле, это удивительно, с какой щедростью люди, от которых в иных обстоятельствах не допросишься грязи из-под ногтей, сорят монетами, услышав кусочек песни в общественном месте. Практически любой норовит что-нибудь кинуть, кроме очень бедных и очень богатых. Если б я мог начать все сначала, я бы стал арфистом.

Разумеется, хороший тон и здравый смысл требовали спросить у хозяина разрешения на выступление. Как мы и ожидали, он не возражал: приятные мелодии могли бы развлечь клиентов, сказал он, а то и привлечь кого-нибудь из проезжающих. Пока мы не путаемся ни у кого под ногами, все будет хорошо. Более того, если мы покажем класс, он пришлет девушку со вчерашним хлебом, а попозже позволит бесплатно переночевать на сеновале.

Луций Домиций, конечно, частенько бредил, но тут у него хватило ума отложить Гелиодора и Стрепсиада и сосредоточиться на балладах и популярных песенках. В результате все прошло замечательно, и мы оба остались довольны — я из-за денег, а Луций Домиций (как он сам заявил) из-за того, что нет лучшего аккомпанемента, выражаясь по-музыкальному, чем ритмичный перезвон меди. Через некоторое время собралась небольшая толпа и стала просить нас сыграть на заказ. Большинство желало услышать «Ушел в солдаты» или «Карлика Агриппины» или «Вот эту: там-тиди-дам-там-там», но один беззубый отставной солдат попросил сыграть «Берега Скамандера». Если вам эта песня неизвестна — а она почти никому не известна — то это прилипчивая короткая штучка некоего Луция Домиция Нерона Клавдия Цезаря Германика — наверное, единственная из его вещей с мелодией, которую можно насвистывать. Разумеется, старый солдат ничего не бросил в шляпу; на самом деле в следующее же мгновение он уполз к стойке за выпивкой. Но для Луция Домиция это оказалось буквально даром небес; думаю, если бы старикашка попытался развести нас на деньги, Луций Домиций отдал бы ему целую шляпу серебра просто из благодарности.

К счастью, до этого не дошло. К тому моменту, когда мы отступили на сеновал с корзиной черствого хлеба (с образцами древнего салата и ломтем твердого сыра, добавленными из щедрости), нам до четырех сестерциев не хватало всего ничего. Не просто хорошие деньги — практически целое состояние.

— Я говорил тебе, — сказал я. — Мы должны были заняться этим несколько лет назад. Шестнадцать монет просто за то, что ты немного пощипал сушеные кишки. И при этом даже работать не надо.

Луций Домиций насупился.

— Ты был невнимателен, — сказал он. — Это и есть работа. Чертовски тяжелая работа. Я играл четыре часа, ни разу не присев…

— Это не работа, — указал я. — Раньше ты играл для удовольствия. Проклятье, да тебе приходилось подкупать людей, чтобы они пришли и послушали. И даже если считать это работой, то четыре часа поишачить за трехнедельную плату — почти так же хорошо, как быть сенатором, сдается мне.

— Как тебе угодно, — он устроил целый спектакль, чтобы показать, как устал — зевки, потягивание, вот это все. — А теперь нельзя ли попросить тебя завалить хлебало? Я собираюсь поесть этих отбросов и отправиться спать, если не возражаешь.