Темные реки сердца - Дин Кунц

Она снова засмеялась, повернула голову и, размышляя, всмотрелась в темную пустыню.

– А что вам нравится во мне? – спросил он.

– Мне нравится ваша собака.

– Это замечательная собака. А что еще?

Снова взглянув на него, она сказала:

– У вас красивые глаза.

– Да?

– Честные глаза.

– Правда? Были еще красивые волосы. Теперь состриженные. Меня обкромсали.

– Подстригли. Только чуть-чуть в одном месте.

– Подстригли, а потом обкромсали. Что вы делаете здесь, в пустыне?

Она взглянула на него, потом, не ответив, отвела взгляд в сторону.

Но он не хотел позволить ей отделаться от него так легко.

– Что вы делаете здесь? Я буду спрашивать вас до тех пор, пока от повторения вы не начнете сходить с ума.

– Спасаю вашу задницу.

– Не выкручивайтесь. Я имею в виду, что вы делали здесь первоначально.

– Искала вас.

– Почему? – удивился он.

– Потому что вы искали меня.

– Но, ради Бога, как вы нашли меня?

– Доска Оуйя[7].

– Вряд ли смогу поверить в то, что вы сказали.

– Вы правы. Это были карты Таро.

– От кого мы убегаем?

Она пожала плечами. Пустыня снова привлекла ее внимание. Наконец она сказала:

– От истории, я полагаю.

– Теперь вы снова пытаетесь ввести меня в заблуждение.

– От Таракана.

– Мы удираем от таракана?

– Я так называю его, потому что это приводит его в ярость.

Он перевел взгляд с Валери на брезент, натянутый в десяти футах над ними.

– Зачем эта крыша?

– Сливается с поверхностью земли. Кроме того, эта ткань рассеивает тепло, поэтому мы будем не слишком заметны для наблюдения сверху в инфракрасных лучах.

– Наблюдения сверху?

– Глаз в небе.

– Бог?

– Нет, Таракан.

– У таракана есть глаза в небе?

– Да, у него и его людей.

Спенсер задумался над этим и наконец сказал:

– Я не уверен, проснулся или еще сплю.

– Несколько дней, – ответила она. – Как и я.

В черно-белом мире было небо с глазами, и огромный белый полуночник летел над головой, отбрасывая лунную тень, напоминающую ангела.

Ева была ненасытна, а ее энергия неисчерпаема, и каждый длительный приступ экстаза скорее наэлектризовывал, нежели истощал ее. К концу первого часа она казалась еще более наполненной жизненной силой, более прекрасной, более пылающей. Перед обожающими глазами Роя ее необыкновенное тело словно пульсировало от бесконечных расслаблений-напряжений-расслаблений. Ее корчи-метания-толчки длились почти так же долго, как занимается поднятием веса культурист. Много лет различными способами самостоятельно удовлетворяя себя, она наслаждалась гибкостью, которую Рой определил бы как нечто среднее между гибкостью гимнастки – обладательницы олимпийской золотой медали – и цирковой «девушки-змеи» в сочетании с выносливостью собачьей упряжки с Аляски. Не было никакого сомнения, что такое занятие в постели с самой собой обеспечивает нагрузку каждому мускулу, начиная от ее великолепной головки и до очаровательных пальчиков на ногах.

Невзирая на поразительные узлы, в какие она завязывала сама себя, невзирая на причудливость всего, что она выделывала с собой, она никогда на выглядела ни абсурдной, ни гротескной, но неизменно прекрасной в каждом повороте, в каждом непристойном движении. Она все время казалась молоком и медом на этом черном резиновом матрасе, персиком со сливками, самым желанным созданием, когда-либо осчастливившим собой этот мир.

В середине второго часа Рой пришел к убеждению, что шестьдесят процентов этих ангельских черт – ее тела и лица, вместе взятых, – были совершенны даже по самым строгим меркам. Тридцать пять процентов не были таковыми, но настолько приближались к совершенству, что его сердце едва не разрывалось, и только пять процентов были обычными.

И ничто в ней – ни одна легкая линия, ни ложбинка, ни округлость – не было уродливым.

Рой ждал, что Ева скоро перестанет наслаждаться сама собой или в изнеможении потеряет сознание. Однако к концу второго часа ее аппетит и способности, кажется, удвоились. Сила ее чувственности была столь велика, что каждая новая мелодия сопровождалась изменением в ее танце, который она танцевала лежа, пока не начало казаться, что музыка специально сочинена для порнографического фильма. Даже музыка Баха. Время от времени Ева выкрикивала номер нового светового сопровождения, реостату произносила: «Вверх» или «Вниз», и ее выбор всегда создавал самое волнующее оформление для следующей позы, которую она принимала.

Ее потрясало то, что она видела себя в зеркалах. И глядя на себя, наблюдала за собой. И наблюдала, как наблюдает за собой, глядя на себя. Бесконечность образов переносилась от зеркала к зеркалу, и Ева начинала сама верить, что она наполняла вселенную своими копиями. Зеркала казались волшебными, передающими всю энергию каждого отражения обратно в ее собственную динамическую плоть, переполняли ее силой, пока она не стала стремительно вращаться белокурым эротическим мотором.

Где-то в середине третьего часа выдохлись батарейки в нескольких ее любимых игрушках, вышли из строя механизмы в других, и она стала искусно удовлетворять себя руками. И в самом деле, ее руки казались отдельными существами, каждая из них жила на свой манер. Они были настолько неистовы в вожделении, что не могли заниматься только одним из ее сокровищ сколько-нибудь продолжительное время, они непрерывно скользили по ее бесчисленным изгибам, вверх-вокруг-вниз по ее намасленной коже, массировали, разминали и ласкали, и похлопывали одно восхитительное место, за другим. Они были как пара оголодавших обжор за сказочной скатертью-самобранкой, которая была приготовлена, чтобы отпраздновать приближение Армагеддона, когда остаются лишь драгоценные секунды, чтобы успеть наесться, пока все не исчезнет с появлением новой звезды вместо Солнца.

Но Солнце не сменялось другой звездой, и постепенно эти бесподобные руки стали двигаться все медленнее, медленнее, наконец остановились, пресытившись. Как и их хозяйка.

Некоторое время после того, как все закончилось, Рой был не в состоянии подняться со своего кресла. Он даже не мог откинуться на спинку. Он застыл, словно парализованный, у него онемели все конечности.

Спустя несколько минут Ева встала с постели и прошла в смежную ванную комнату. Когда она вернулась, неся два махровых полотенца – мокрое и сухое, – ее тело уже не блестело от масла. Мокрым полотенцем она вытерла остатки масла с поверхности резинового матраса, потом тщательно протерла его сухим полотенцем. Потом застелила простыней, которую раньше отбросила в сторону.