Прах и пепел - Анатолий Рыбаков

И текст: «Следуйте примеру сына Сталина! Он сдался в плен. Он жив и чувствует себя прекрасно. Зачем же вы хотите идти на смерть, когда даже сын вашего вождя сдался в плен? Мир измученной родине! Штык в землю!»

На обороте рукой Якова: «Дорогой отец! Я в плену, здоров, скоро буду отправлен в один из офицерских лагерей Германии. Обращение хорошее. Желаю здоровья. Привет всем. Яков».

Сталин собрал листовки, сложил в пакет.

Негодяй! «Обращение хорошее»… Мерзавец! Опозорил отца, армию, нанес удар в спину своей родине. Заставили? Пытали? Возможно. Но почему сдался в плен? Почему не застрелился? При нем было оружие! Струсил! Струсил!

ОН никогда его не любил, даже не видел, пока милый зятек Алеша Сванидзе, подонок, не привез его в Москву. Нарочно привез, чтобы досадить ЕМУ… Молчаливый, чужой, медлительный, никакой гордости, женился, родилась девочка, умерла, развелся, стрелялся, но не попал, даже застрелиться не сумел. Из-за девчонки, негодяй, стрелялся, а теперь, теперь, когда речь шла о чести, застрелиться не захотел. Потом женился во второй раз, на одесской еврейке, брошенной мужем танцовщице, не нашел скромной русской девушки? Юбка оказалась дороже репутации отца. Негодяй! Его собственный сын сдался в плен. «Обращение хорошее»! Мерзавец! Ну что ж, тем хуже для него. У властителя не может быть никаких сантиментов по отношению к собственным детям. Иван Грозный и Петр Великий убили своих сыновей, и правильно сделали.

Сталин нажал кнопку звонка, спросил у вошедшего Поскребышева:

– Кто там дожидается?

Поскребышев положил перед ним листок с фамилиями ожидающих приема.

Сталин пометил на списке, кого, в каком порядке впускать к нему, приказал:

– На семь вечера вызвать Берию.

Поскребышев, как никто другой знавший своего шефа, предупреждал каждого входящего в кабинет:

– Хозяин на пределе.

В семь часов явился Берия. Сталин еще разговаривал с Шапошниковым и Василевским, молча протянул Берии пакет с листовками, тот сел, стал читать. Собрав со стола карты, Шапошников и Василевский ушли.

– Что скажешь? – спросил Сталин.

– Фотографии, по-видимому, подлинные. Непохоже, чтобы это был загримированный под Якова актер, – ответил Берия.

– Сам вижу, что это не актер! – взорвался Сталин. – Почему листовки я получил от Жданова? Листовки разбрасывали только под Ленинградом?

– Нет, их разбрасывали повсюду. У нас они есть.

– Почему мне не доложил?

– Я не знал, как вам об этом сказать, товарищ Сталин.

Сталин ударил кулаком по столу:

– Скрывали?

– Мы обдумывали, какие можно принять меры, прежде чем вам доложить.

– И что надумали?

– Надо выяснить, где сейчас Яков. Немцы, безусловно, тщательно его охраняют. При массовом передвижении военнопленных найти его трудно.

– А если через месяц, через два, через год вы его найдете?

– Постараемся организовать побег.

Сталин встал, как обычно, прошелся по кабинету.

Побег… Тысячи наших пленных не могут убежать, а сын Сталина сумел. Кто в это поверит? Народ скажет: Сталин договорился с Гитлером, выручил своего сыночка. Какое после этого может быть доверие у народа к товарищу Сталину?

Он остановился перед Берией.

– Как только узнаете, где Яков, немедленно доложите мне. Надо лишить немцев возможности пользоваться его именем во вред нашей армии, нашей стране.

Берия поднялся.

– Жену – в тюрьму, в одиночку, – добавил Сталин.

– А дочь?

– Отдайте Светлане, она сама решит, возможно, отвезет к старикам.

После месяца кровопролитных боев в районе Брянска 50-я армия вышла из окружения на восточный берег Оки в районе Белева, потеряв значительную часть личного состава и техники. «Катюши» дали последний залп по врагу, потом их пришлось уничтожить – кончились снаряды и горючее. В начале ноября под давлением противника армия снова отошла и закрепилась на рубеже Дубна – Плавск. Автороте под командованием старшего лейтенанта Березовского приказали доставить тяжелораненых в тыл, во фронтовой эвакогоспиталь.

В роте осталось сорок две машины, из командного состава кроме Березовского – командир взвода Овсянников. Березовский сказал Саше:

– Придется помогать, Панкратов. Видите, ни старшины, ни политрука, ни взводных. Я назначил своим помощником Овсянникова, он со всем хозяйством не справится. Возьмите на себя техническую часть. Пришлют помпотеха, освобожу.

Березовский совсем исхудал, почернел, был контужен, плохо слышал, переспрашивал, придерживал пальцами вздрагивающее веко.

Работы Саше особенно не прибавилось. Техничка цела, и Василий Акимович цел – знающий механик. И шоферы, хотя опытные, бывалые, и раньше нередко обращались к Саше за советом, ну а теперь уже вроде как к начальнику. Звания у Саши по-прежнему не было, называли его или «инженер», или по фамилии: Панкратов. А Николай Халшин по-прежнему обращался к нему на «вы».

Почистили машины, подмели в кузовах, положили соломы, достали брезента, сколько смогли, приняли раненых, собрались в назначенном пункте, заправились, получили продукты, врач, фельдшер, медсестры сели по кабинам и поехали. В головной машине Березовский, замыкающие – Овсянников, Саша и техничка.

Неожиданно опустился туман, немцы не летали, и на второй день авторота доставила раненых в эвакогоспиталь.

Фронтовые тылы располагались в маленьком городке, сорок две машины от немецкой авиации не спрячешь, тем более фронтовые учреждения имели свои машины. Рота разместилась в трех прилегающих деревнях, в одной старшим – Овсянников, в другой – Саша, в третьей Гурьянов – бывший завгар, член партии.

Березовский остался в городе, дожидался указаний, куда ехать, что возить. При нем шофер Проценко, парень пробивной – надо доставать запчасти, материалы, горючее, смазочные, продукты.

После сентябрьских и октябрьских тяжелых боев, окружения, выхода из окружения, петляния по проселкам, переездам через реки по наспех сооруженным обваливающимся мостам, потери более половины состава роты, после отступления мимо сожженных деревень, через разрушенные города, по дорогам, запруженным беженцами с детьми, колхозными обозами, гуртами скота, ранеными бойцами в окровавленных, почерневших, запыленных бинтах, артиллерией, бензозаправщиками, штабными машинами, под непрерывными бомбежками, когда не всегда и не каждому удавалось выскочить из кабины, рвануть в поле, приникнуть к земле, с перетаскиванием убитых товарищей в свои машины, копанием могил – после всего этого жизнь в тихой деревушке казалась раем.

Проценко доставлял им табак, сухой паек, а картофель, огурцы, капуста у хозяев свои. В ближнем лесу лежали заготовленные с прошлого года дрова, шоферы их развезли по дворам, сложили в поленницы – значит, и водка нашлась. И банька есть. Житье – малина. Только недолго продолжалось.