Печальные тропики - Клод Леви-Стросс

Не зная языка и не имея переводчика, я все же попытался вникнуть в некоторые аспекты культуры и социального устройства туземцев: состав группы, взаимоотношения и родственные связи, названия частей тела, обозначения цветов, в соответствии с таблицей, с которой я никогда не расстаюсь. Термины родства, названия частей тела, цветов и форм (в том числе тех, что вырезаны на калебасах) часто имеют общие особенности, отраженные в словарном составе и грамматике, поскольку каждая группа образует систему, а способ, которым различные языки разделяют или объединяют выраженные в ней отношения, позволяет выдвинуть некоторое число гипотез, которые могут касаться выявления характерных черт того или иного общества.

Однако это приключение, начатое с энтузиазмом, оставило у меня ощущение пустоты.

Я хотел увидеть самых первобытных «примитивных» людей. Не этого ли я достиг в обществе добрых туземцев, которых никто до меня не видел и, возможно, не увидит после? В конце увлекательного путешествия я нашел таких дикарей. Увы, они были слишком дикими. Их существование открылось мне в последний момент, но у меня уже не осталось времени, чтобы узнать их лучше. Ограниченные ресурсы, которыми я располагал, физическое состояние, в котором находились мои товарищи и я, осложненное лихорадкой в результате дождей, делали возможным только короткое поверхностное знакомство вместо месяца подробного изучения. Они готовы были мне поведать о своих обычаях и верованиях, а я не знал их языка. Они были близки, как отражение в зеркале, их можно было коснуться, но невозможно понять. Это было одновременно и наградой, и наказанием. Не было ли ошибкой моей профессии и моей собственной – полагать, что люди не всегда являются просто людьми? Что некоторые заслуживают большего интереса и внимания, потому что цвет их кожи и их нравы удивляют нас? Что стоит мне разгадать их, как они утратят свою необычность? Но ведь тогда я мог бы оставаться в своей собственной деревне. Или, как сейчас – они сохраняют свою тайну, но это мне ничего не дает, потому что я не способен постичь, в чем она состоит. Какая неопределенность, заключенная между двумя этими крайностями, смущает нас и заставляет искать причины, по которым мы живем так, а не иначе? Из-за растерянности, вызванной у читателей этих заметок – ровно настолько подробных, чтобы быть понятными, и, однако, прерванных на полуслове, потому что существа, подобные тем, для кого обычаи рождены внутренними потребностями, застают автора врасплох, – кто является в конце концов обманутым? Читатель, который верит в нас, или мы сами, не имеющие права считать себя удовлетворенными, пока не ликвидирован осадок, предоставляющий отговорки нашему тщеславию?

Пусть же говорит эта земля, раз мы не можем понять ее людей. Она обольстила меня за время пути по этой реке, так пусть теперь, наконец, ответит мне и откроет, в чем секрет ее девственности. Где его искать среди этих сплетенных воедино образов, которые являются всем и ничем? Если я рассматриваю фрагмент пейзажа и пытаюсь выделить это дерево, этот цветок, то по отдельности они могли бы быть и в другом месте. Неужели все, что меня восхищает, столь обманчиво, и каждая часть, взятая отдельно, ускользает? Если я должен признать это реальным, я хочу, по крайней мере, изучить это полностью, во всех подробностях. Яне признаю бесконечного пейзажа, я его разделяю, я его сокращаю до этого глинистого берега и этого стебелька травы. Ничто не доказывает, что мой взгляд, расширяя границы увиденного, не распознает Медонского леса вокруг этого ничтожного надела, ежедневно посещаемого самыми настоящими дикарями, но где, однако, отсутствует след Пятницы.

Спуск произошел поразительно быстро. Все еще очарованные нашими хозяевами, гребцы пренебрегали опасностями, которые таили неровности русла. С каждым порогом они направляли нос пироги навстречу водовороту. На несколько секунд мы замирали, затем нас резко встряхивало, и пейзаж стремительно проносился мимо. Внезапно все стихало: мы были в стоячих водах, порог преодолен, и только в этот момент от пережитого начинала кружиться голова.

За два дня мы прибыли в Пимента-Буэну, где я задумал новый проект, но прежде чем рассказать о нем, я должен кое-что разъяснить. К концу своего исследования в 1915 году Рондон обнаружил несколько туземных групп, говорящих на языке тупи, и смог установить контакт с тремя из них. Остальные были настроены очень враждебно. Самая многочисленная из этих групп обитала в верхнем течении реки Машаду, в двух днях пути от левого берега на второстепенном притоке, Игарапе-ду-Лейтан (или «Ручей молочного поросенка»). Это была группа, или клан, такватип («люди бамбука»). Я не уверен, что термин клан здесь уместен, так как племена тупи-кавахиб селились, как правило, одной деревней, владели своей территорией охоты, ревниво охраняли ее границы и практиковали экзогамию, скорее заботясь о заключении союзов с соседними группами, чем руководствуясь строгим правилом. Вождем индейцев такватип был Абайтара. С той же стороны реки располагались и другие группы. На севере племя, известное только именем своего вождя Питсары. На юге, на реке Тамурипа, обосновались ипотиват («люди лианы»), вождя которых звали Каманджарой. Между рекой Тамурипа и Игарапе-Какоаль обитали жаботифе («люди черепахи»), их вождь Маира. На левом берегу Машаду, в долине Риу-Муки, проживали паранават («люди реки»), которые существуют и сегодня, но отвечают стаями стрел на любые попытки установить контакт. И немного дальше к югу, на Игарапе-Итаписи, обитала другая неизвестная группа. Все это мне удалось узнать в 1938 году от искателей каучука, проживавших в регионе со времен Рондона, в текстах которого о тупи-кавахиб можно найти только обрывочные сведения.

Беседуя с цивилизованными тупи-кавахиб, проживающими на территории поста Пимента-Буэну, я смог довести список имен кланов до двадцати. С другой стороны, исследования этнографа Курта Нимуендажу проливают свет на прошлое этого племени. Термин «кавахиб» напоминает название древнего племени народности тупи, кабахиба, часто упоминавшегося в документах XVIII и XIX веков и жившего на верхнем и среднем течении реки Тапажос. Постепенно оно было вытеснено другим племенем тупи, мундуруку, и, переместившись к западу, раскололось на несколько групп, из которых одни известны как паринтинтин в нижнем течении Машаду, а другие как тупи-кавахиб, ближе к югу. Велика вероятность, что эти индейцы являются последними потомками крупных племен тупи среднего и нижнего течений Амазонки. Эти племена, в свою очередь, родственны туземцам побережья, которых изучали, в период их расцвета, путешественники XVI и XVII веков, чьи рассказы лежат в основе современного этнографического знания. Сами того не сознавая, они оказали влияние на политическую и этическую философию Ренессанса, направив ее по пути, который привел к Французской революции. Первым проникнуть в еще нетронутую деревню тупи означало присоединиться через четыре сотни лет к Лери, Штадену, Суарешу де Суза, Теве, даже Монтеню, который размышлял в «Опытах», в главе о каннибалах, о беседе с индейцами тупи, встреченными в Руане. Какое искушение!

В момент, когда Рондон установил контакт с тупи-кавахиб, такватип во главе с честолюбивым и решительным вождем распространяли свое влияние на несколько других групп. Спустя месяцы, проведенные на почти безлюдном плоскогорье, спутники Рондона были очарованы «километрами» (язык сертана охотно использует гиперболы) плантаций, разработанных людьми Абайтары у влажного леса или на igapos, затопляемых берегах. Благодаря им индейцы смогли без затруднений снабдить продовольствием исследователей, живших под угрозой голода.