Русская жизнь-цитаты 21-30.04.2023 - Русская жизнь-цитаты

сражения. Война коснулась каждого, и ее проекция упала на умы русских. Как нам известно, война — явление не только внешнее, глобальное, но и внутреннее, взрывающееся в мирке человека смятением и ужасом развернувшейся моральной борьбы.  Выходит, что дезертиры империи — люди, вынужденные бежать из страны, расстелившейся пластом сражения, где вожди воюют с собственным народом; бежать из страны, где война — неотъемлемая часть жизни. Однако дезертир, несмотря на выбранную — хоть и опасную — свободу, уносит войну с собой:  Мы с тобой — дезертиры империи,  Вызывающей скуку и страх  Воробьями с намокшими перьями  Мы сидим на чужих проводах.  Вольтская обращается к читателю (мы с тобой), что указывает на некое единство. Да, мы дезертиры. Да, мы бежали. Но мы — это не одинокое я. Идея русской общинности, соборности распространятся и на дезертиров империи. Чувство обособленности, брошенности (Воробьями с намокшими перьями/ Мы сидим на чужих проводах) сопрягается с болезненным единством тех, кто вынужден покинуть бульвары с нарядными перьями, физкультурников и деву с веслом. Нас с тобой — заветные слова поддержки: несмотря на оторванность от дома, мы с тобой вместе на чужбине.  Провалились в кровавые сны — маркер того, что война растекается и остается в жизни дезертира даже на уровне бессознательного, то есть кошмарных снов.  Образ птицы пронизывает сборник. В стихотворении «Мы с тобой — дезертиры империи…» всплывает фигура воробья с намокшими перьями. Известно, что воробьи ведут оседлый образ жизни и не относятся к числу своих перелетных собратьев. Однако в случае с данным текстом Вольтской мы наблюдаем феномен перелетного воробья, что усиливает трагизм происходящего, поскольку из дома выдворяют тех, кто адаптировался и не нуждается в смене места ради того, чтобы выжить. Незнакомые площади и станции пугают воробьев, поскольку они привыкли к людям, которые их кормят; оказавшись на незнакомой земле, их фактически втягивают в игру наподобие лотереи или русской рулетки: тебе перепадет либо зернышко, либо злорадное «кыш!».  Мы — не рабы, рабы — не мы! Вспомним лозунг из первой советской азбуки «Долой неграмотность: Букварь для взрослых» (1919): «Мы — не рабы, рабы — не мы!» Во-первых, это синтаксический палиндром. Во-вторых, существует два способа написания этой фразы: «Мы — не рабы, рабы — не мы!» и «Мы — не рабы, рабы немы». Второй вариант показателен, поскольку при ликвидации рабской безграмотности стояла задача научить говорить, то есть дать прежним рабам голос, а следовательно, и свободу.  У Вольтской в первом катрене стихотворения «Чёрствый батон голубям накрошен…» мы видим такую строчку: «Мы — не фашисты. Фашисты — не мы». Советский лозунг, ставший идеологемой, трансформируется на современном поприще. Почему мы не фашисты? Потому фашисты — немы; фашисты — те, кто молчит. Как и в случае дезертирами-эмигрантами, в контексте Вольтской между «рабами» и «фашистами» можно смело ставить знак равенства. Почему? Потому что фашист по своей природе — раб идеологии, а рабы лишены права голоса: за них вещает неусыпный Большой Брат.  Второй катерн вводит в текст фольклорные мотивы. Алатырь-камень в русском фольклоре — центр мироздания, его сакральное ядро, на котором, согласно преданиям, были высечены законы Сварога — верховного славянского бога огня. Алатырь служит неким связующим элементом между Явью и Навью, образуя своего рода портал. Иными словами, это перепутье. Дальше возникает сказочная формула, трансформировавшаяся в пословицу. В словаре В. И. Даля она записана так: «Вправо поедешь — коня потеряешь; влево поедешь — самому живу не быть». У Вольтской наблюдается трансформация народной мудрости: «коня потеряешь» становится «окажешься в Буче», а «самому живу не быть» — «очнешься в тюрьме». Как говорится, третьего не дано — смертоносная дилемма. Можно предположить, что параллель «конь — Буча» вводит элемент военного похода: конь — неизменный атрибут «добра молодца», а Буча — кипящее поле сражения, впоследствии обратившееся выжженным полем. Тюрьма же — то, что ждет уклониста, который осмелится пойти против режима. Интересно, что выбор дает ворон — именно он каркает на ухо, оглашая «правила игры». В фольклоре ворон — предвестник смерти. Невольно вспоминается поэма Э. По «Ворон» — истинно романтическая, где лирический субъект тоскует по своей возлюбленной. В поэме По Ворон также наделен голосом. Влетев в окно, он отвечает на страдания лирического субъекта кратко: «Nevermore». Слово, состоящее из двух наречий («никогда больше»), ставит крест на страдальце, раскрывая ему тягостную неотвратимость смерти, безысходность. Такая же безысходность наблюдается и в стихотворении Вольтской.  Образ солдата закрепляется третьим катреном. Вновь зачин (долго ли, коротко ли), коррелирующий с переделкой на пословицу, записанную Далем. Лирическому субъекту все равно, куда он едет (Долго ли, коротко ли — куда там / Едем — неважно…). Образы «заря» и «закат» обычно окрашены негативно и в литературной традиции соотносятся с пожаром и кровью, то есть с катастрофой, разрушением. Любопытно, как работает перекрестная рифмовка: там — солдатам, заря — не зря. Дело не только в форме, но и в содержании рифмы: смысловая наполненность, во-первых, задает пространственный ориентир (солдаты находятся там, и едем мы туда, к ним), а во-вторых — то, что заря разгорелась не зря. Кто тогда лирический субъект? Предположительный ответ: солдат, ведомый обстоятельствами. Он оказался в условиях выбора, заведомо обреченного на провал. В итоге он сгибается под давлением власти и выбирает стезю потерянного вояки, которого не заботит, куда его везут и с какой целью. Главное — сказать солдатам, что умирают они не зря, а остальное — пустяки.  Державный шаг перерастает в гнусную крысиную рысь, сводя на нет благородство «затеи». Птичка пропала — пропали души тех, кто отринул любые проблемы нравственного выбора и просто пошел туда, куда велели. Чехов выхаркивает Россию красными сгустками на платок — весьма интересная строчка, наводящая на определенные мысли. А. Чехов – один из тех писателей, кто критиковал Россию и соотечественников за многочисленные социальные и нравственные пороки, «выдавливая из себя по каплям раба». Другой важный кусок биографии — смерть автора: Чехов умер от туберкулеза, и эта трагическая концовка выносится в финал стихотворения. Чехов выхаркивает поврежденные внутренности, как бывает при туберкулезе, то есть саму Россию — умирающую, распадающуюся сгустками; образ Чехова вбирает в себя и едкую иронию в отношении гибнущей страны, и трагичную неотвратимость смерти.  В отношении формы «Чёрствый батон голубым накрошен…» — преимущественно четырехударный дольник с «дактилическим зачином»: после первой стопы, сохраняющий свое уверенное звучание на протяжении всех четырех катренов, все идет «наперекосяк». Пропускаются ударения, чередование ударных и безударных неупорядочено, и такой хаос на уровне формы позволяет судить о