Колодец с живой водой - Чарльз Мартин

Источник воды, способной снова сделать меня живым, находился в глубинах моего сердца.

Эйфория, которая посетила меня вечером четверга, развеялась через считаные часы. Лина разбудила меня, когда было всего четверть четвертого утра пятницы. Она плакала.

– Что случилось?

– Ты не мог бы отвезти меня на плантацию? Роберто… Он умирает.

Я вскочил:

– Конечно.

Оставив со спящей Изабеллой соседку, мы с Линой и Пауло быстро сели в «Тойоту» и поехали в горы. Через полчаса мы уже входили в барак, где в закутке Роберто началось бдение. Горели свечи, тревожно шептались люди, звучало тихое, словно ангельское, пение. Лица мужчин были суровы, женщины – все в платках – плакали.

Я задержался в коридоре, а Лина и Пауло на цыпочках пробрались сквозь толпу к закутку Роберто. Рядом с ним сидели две женщины: одна обмахивала умирающего веером, другая тихонько покачивала гамак. В тусклом свете свечей лицо Роберто казалось очень бледным; его глаза были полузакрыты, и я понял, что мы лишь ненамного опередили Смерть.

На пороге Лина ненадолго задержалась, чтобы повязать голову платком, и они с Пауло вошли внутрь. В комнате она сразу опустилась на колени и взяла Роберто за руку. Лицо старика дрогнуло; правый уголок рта чуть приподнялся в жалкой пародии на улыбку и тут же опустился снова. Я заметил, что одежда Роберто была сухой и чистой; такой же сухой казалась и его пергаментная кожа. Не поворачивая головы, он поднял правую руку и жестом попросил Лину приблизиться. Привстав, она наклонилась вперед и положила голову ему на грудь, а он опустил ладонь на ее волосы. Это движение отняло у старика последние силы, и следующие несколько минут он лежал неподвижно и только жадно хватал почти беззубым ртом спертый воздух. Наконец он что-то прошептал – очень тихо, но Лина услышала и кивнула. Я видел, что она плачет, но пытается улыбнуться. Роберто сказал что-то еще, и ее вымученная улыбка погасла, а слезы потекли сильнее. Вот она слегка приподняла голову, и Роберто, коснувшись большим пальцем лба Лины, трижды перекрестил ее. Громко всхлипывая, она заключила его лицо в ладони и поцеловала сначала в лоб, потом – в щеки. Не успела она отнять губы, как тело Роберто вдруг расслабилось, старик негромко вздохнул – и умер, продолжая сжимать высохшими пальцами ее руку.

Лина снова обняла его – уже мертвого, – а люди в коридоре продолжали негромко, но слаженно петь. Наконец она разжала объятия, но тут же снова опустилась на колени возле гамака, закрыла лицо руками и зарыдала в голос. Ее плач эхом отдавался от стен комнатушки, и мне вдруг показалось, что Лина оплакивает не только смерть Роберто. В ее горестных рыданиях слышалась боль, которую нельзя было объяснить только потерей дорогого человека, а Роберто, безусловно, был ей очень дорог. Почти как отец, которого она потеряла десять лет назад.

Пауло помог Лине подняться и отвел в сторону, где она присоединилась к продолжавшей негромко петь толпе. Но вот отзвучали последние слова псалма или молитвы, и кто-то накрыл тело Роберто ветхой заплатанной простыней. Люди понемногу начали расходиться, а Пауло повернулся ко мне:

– Mi hermano…[64] – проговорил он и запнулся, подыскивая слова. – Пожалуйста, можно я вести машина? – Он показал на Лину. – Она просить тебя прогулять.

Я протянул Пауло ключи, и мы вместе вышли из барака. Там Пауло сел за руль «Тойоты», а мы с Линой медленно пошли по дороге, спускавшейся с горы в долину. Ночной воздух был очень теплым, но она все равно шла, обхватив себя за плечи, словно ей было холодно. Я молча шагал рядом. Луна зашла, и мне приходилось напрягать зрение, чтобы не споткнуться о едва различимые в темноте камни.

Примерно на половине пути (уже начинало светать, и я заметил, что блузка Лины промокла от пота и прилипла к спине), Лина вдруг остановилась и посмотрела сначала на меня, потом на темнеющие на фоне неба горы Лас-Каситас. Лина больше не плакала, но на ее лице еще виднелись влажные дорожки.

А вокруг нас бурлила, просыпаясь, жизнь. Перепархивали с ветки на ветку попугаи, на разные голоса пели невидимые птицы, обезьяны-ревуны оглашали заросли своими воплями. Мне казалось, Лина вот-вот что-то скажет, но она только покачала головой и двинулась дальше. Только в долине, когда до дома оставалось всего несколько сот ярдов, она повернулась ко мне и проговорила дрожащим голосом:

– Я… я хотела тебя попросить…

– Да, конечно. Что я могу сделать?

– Нам нужно приготовить гроб. Сегодня утром. Ты… ты поможешь Пауло?

– Конечно. – Я немного помолчал. – Может, что-нибудь еще?

– Я… – Она пристально всмотрелась в мое лицо. – Я бы хотела… похороны… раньше мы всегда…

Я протянул ей две сотенные бумажки.

– Этого хватит?

Она сжала деньки в кулаке и кивнула. Подавив рыдание, Лина сказала:

– Да, конечно. И… спасибо.

* * *

Когда Пауло показал мне набор примитивных плотницких инструментов и почти готовый, но очень простой гроб, какой он начал делать несколько месяцев назад для человека, которому еще только предстояло умереть, я только покачал головой и спросил, есть ли поблизости магазин скобяных товаров. Пауло знал один такой магазин в Леоне, мы съездили туда, и я купил хорошие инструменты и запас гвоздей. Потом Пауло отвез меня на склад пиломатериалов, где я выбрал несколько хорошо просушенных досок из дерева местных пород. Должен сказать, что такого красивого дерева я давно не видел; Геку оно бы понравилось.

Когда мы вернулись, Пауло уже догадался, что я кое-что смыслю в столярной работе, поэтому мне не пришлось его уговаривать и доказывать, что сделанный им гроб недостаточно хорош для такого человека, как Роберто. Без лишних слов мы приступили к делу. Когда мне удалось подогнать боковины так, что они сели на шип практически без зазора, Пауло ухмыльнулся и, одобрительно похлопав меня по спине, сказал:

– Отлично. Ты делать дальше.

Я закончил гроб часам к одиннадцати. Пауло осмотрел гроб, провел кончиками пальцев по швам, закругленным углам и отполированной крышке и удовлетворенно кивнул:

– Mi hermano, ты делать нам честь.

После обеда мы вчетвером, включая Изабеллу, снова поехали в горы, чтобы принять участие в похоронах. Женщины, которые, кажется, так и не снимали головных платков, уже обмыли и подготовили Роберто, облачив тело в длинную белую рубаху и просторные парусиновые брюки, которые Лина купила на деньги, полученные от меня. В таком виде его и уложили в гроб – на тонкий соломенный матрасик, накрытый одеялом, который соткала вручную одна из пожилых женщин. Когда все было готово, женщины снова запели, а шестеро мужчин подняли гроб с телом Роберто на плечи и понесли вниз по склону – к тому месту, где когда-то пронесся сель. Траурная процессия растянулась на несколько десятков ярдов – в ней участвовало человек двести или даже больше. Время от времени мужчины, несшие гроб, менялись, но не потому, что ноша была слишком тяжела. Насколько я понял, многие хотели таким образом попрощаться с Роберто, оказав ему последние почести. Поразительно, но, если не считать негромкого пения, наша многолюдная процессия двигалась совершенно бесшумно: никто не переговаривался, и даже шагов почти не было слышно. Все, в том числе и дети, вели себя очень тихо, словно боясь разбудить близкого человека, который очень устал и уснул. Пауло и Лина шли впереди, рядом с гробом, и только Изабелла немного отстала. Сначала она держалась рядом с Анной, но потом подошла ко мне и взяла за руку.