Темные тайны - Гиллиан Флинн

Проучить надо всех! Всех козлов и придурков, у которых в жизни всегда все хорошо, которым все дается без труда, — блин, да взять хотя бы Раннера. Жалкий пропойца, но, кажется, попадает в переделки куда реже Бена. Вокруг столько людей, которые заслуживают того, чтобы их проучить, чтобы они поняли, как уже давно понимает он, Бен, что ничего не дается просто так, что все в этой жизни заканчивается хреново.

С кожаными штанами Диондра случайно сожгла и его джинсы, поэтому на нем сейчас были ее фиолетовые тренировочные штаны, безразмерный свитер и толстые белые носки — она уже дважды напомнила, что носки он должен вернуть. Время сейчас было самое что ни на есть бестолковое — значительное событие позади, а дальше что? Бен не мог взять в толк, что оно, это событие, означает. Что он действительно участвовал в дьявольской мессе и теперь начнет ощущать в себе силу и власть? Или все это было не более чем мистификацией или чем-то таким, во что заставляешь себя верить, — вроде спиритических сеансов или историй о клоуне-убийце в белом фургоне. Не был ли это их молчаливый сговор — считать, что они действительно принесли жертву Сатане? Может, это не более чем повод обкуриться, словить кайф и творить беспредел?

Не стоило связываться с такой травой. С самого начала было ясно, что она настоящее дерьмо. Он понял это по тому, как зелье заползало в организм — тяжело и с болью, будто призванное его разрушить. Дешевка; а дешевка, в каком бы она ни выступала виде, всегда так действует на людей — озлобляет.

Трей постепенно засыпал. Сначала смотрел телик, часто моргая, потом голова то падала на грудь, то откидывалась назад, и в конце концов он тяжело повернулся на бок и вырубился.

Диондра сказала, что ей нужно отлучиться в туалет, Бен на несколько минут остался в комнате один на один с мыслями о том, как хорошо было бы сейчас оказаться дома. Он вспомнил фланелевые простыни, представил, что он в собственной кровати и разговаривает с Диондрой по телефону. Она никогда не звонила ему из дома и ему не разрешала звонить ей домой, потому что родители у нее придурки. Поэтому она брала сигареты, доезжала на машине до заправки или до универсама и устраивалась там в телефонной будке. Это единственное, что она делала для него, но это было так здорово — ведь она шла на это ради него, и ему это очень нравилось. Может, ему вообще нравится с ней говорить по телефону куда больше, чем вот так, непосредственно: она в последнее время, когда они вместе, становится такой злобной и жестокой по отношению к нему. Он снова вспомнил об истекающем кровью быке — жаль, у него в руках больше нет ружья. В это время Диондра громко позвала его из спальни.

Он завернул за угол — она стояла у своего сверкающего красного автоответчика, склонив голову набок, а увидев его, просто сказала: «Тебе каюк» — и нажала на кнопку.

— Привет, Дио, это Меган. Я про Бена Дэя тако-о-ое узнала — обалдеть! Знаешь, он ведь совратил всех этих девочек! У меня сестра в шестом классе. С ней, слава богу, все в порядке. Ни фига себе маньяк! Думаю, копы его уже арестовали. Короче, позвони мне, поболтаем.

Щелчок, хрип — и из микрофона зазвучал низкий и немного гнусавый голос следующей девчонки:

— Привет, Диондра, это Дженни. Говорила же я тебе, что Бен Дэй якшается с дьяволом. Неужели не слыхала? Мне кажется, он скрывается от полиции. Завтра из-за этого в школе будет даже какое-то собрание. Я хотела узнать, не собираешься ли ты пойти.

Диондра стояла над автоответчиком с таким видом, будто готова была разнести автомат в щепки, словно это тварь, с которой она могла что-то сделать.

— Какого хрена! — заорала она, повернувшись к нему, брызжа слюной и краснея от злости, и Бен тут же сказал то, что говорить не следовало:

— Лучше я домой поеду.

— Домой, говоришь?! Что это за твою мать, Бен?! Что вообще происходит?!

— Не знаю, поэтому я должен ехать домой.

— Нет-нет-нет, маменькин сыночек. Ты скотина и слюнтяй, который не может отпустить мамочкину юбку! Домой собрался?! Чтобы там дождаться копов и загреметь в тюрьму, а я останусь здесь? Останусь ждать, когда вернется мой гребаный папенька? С твоим гребаным ребенком, от которого я не могу избавиться!

— Чего ты от меня хочешь? Что я должен сделать? — спросил он, продолжая думать о доме.

— Сегодня мы отсюда валим. Насовсем. У меня от родителей еще осталось двести баксов. Сколько ты сможешь раздобыть у себя?

Бен сразу не ответил, потому что думал о Крисси Кейтс и о том, что разве людей арестовывают за поцелуй, и сколько в том, что он услышал, правды и действительно ли его разыскивают копы. Диондра подошла к нему и звезданула его по щеке:

— Сколько у тебя дома денег, я спрашиваю!

— Не знаю. Какие-то есть — я копил, и у мамы где-то припрятано баксов сто, а то и все двести наберется. Только не знаю где.

Она качнулась, прикрыла один глаз и посмотрела на часы:

— Мать у тебя поздно ложится? Она может в такое время не спать?

— Если там копы, может.

А если их нет, то спит, даже если напугана до смерти. Они всегда дома шутят, что мама никогда не встречает Новый год, потому что засыпает задолго до полуночи.

— Мы едем к тебе и, если рядом не будет полицейской машины, войдем. Ты возьмешь деньги, уложишь какие-то вещи, и мы свалим отсюда к чертям собачьим.

— А потом?

Диондра подошла к нему и потрепала по щеке как раз в том месте, где кожа все еще горела. Тушь у нее потекла и размазалась по лицу, но у него внутри все равно что-то шевельнулось. Что это? Любовь? Власть над ней? Какое-то чувство, которое разлилось по телу приятной волной.

— Бен, милый, я ношу под сердцем твоего ребенка. — (Он слегка кивнул.) — Поэтому вывези меня отсюда. Вывези нас всех отсюда. Без тебя мне не справиться. Ты нам нужен. Поедем на запад. Можем по дороге разбивать лагерь, можем спать в машине — да что угодно. Иначе ты окажешься за решеткой, а меня убьет отец. Сначала даст родить, а потом убьет. Ты же не хочешь, чтобы наш ребенок рос сиротой? Поэтому придется ехать.

— Ничего такого, о чем они там говорят, я с этими девочками не делал, — наконец прошептал он.

Диондра положила голову ему на плечо, и ее кудряшки защекотали губы, норовя залезть ему в рот.

— Да кого это волнует! — сказала она, уткнувшись ему в грудь.

Наши дни

Лайлу не сиделось на месте.

— Либби, ты заметила? Черт побери, неужели нет?!

— Что?

— Дурацкое имя, которым пользовалась Диондра. Помнишь?

— Полли Палм, что ли?

Лайл улыбнулся во весь рот, в темноте машины сверкнули его крупные зубы.

— Либби, какое имя твой брат вытатуировал на руке? Помнишь, мы перебирали имена? Молли, Салли и еще одно, которое, как я тогда сказал, похоже на собачью кличку?