Разбудить бога - Дмитрий Янковский

Для повышения веса своих слов я добавил еще пару коротких очередей, с удовольствием глядя, как крупнокалиберные пули поднимают грязь к истекающим дождем небесам. Фонтаны размокшей глины вздымались под натиском свинца, а потом опадали жирными каплями. Воздух так завизжал рикошетами, словно из него нервы вытягивали плоскогубцами. Я представил, как размочаленные о камни пули рвут пространство зазубренными краями стальных оболочек, и мне самому стало страшно. Если бы не я стрелял, а в меня, то было бы совсем худо. Пацанам не позавидуешь. Мне-то уже под крупнокалиберный огонь попадать приходилось, потом я нажирался спиртом до бессознательного состояния, отходил, мучился суровым похмельем, и через несколько подобных циклов нервная система переставала так уж жестко воспринимать огонь противника. Совсем не смог я привыкнуть только к минометной пальбе. Спирт не помогал вообще, а конопли, даже афганской, столько не выкурить. Наверное, и ребятам нужно напомнить, что такое двести граммов тротила.

Я взял один из «Шмелей», привел его в боевое положение, вышел из машины, чтобы ее не разнесло реактивной струей, прицелился поверх голов и опустил прицельную планку. Металлический тубус чуть рвануло из рук, реактивная граната вырвалась из него и по пологой дуге ушла к кромке леса. Яркая вспышка шарахнула по глазам через пелену дождя, и почти сразу по ушам ударило взрывом. Вздыбленная земля комьями подлетела вверх, тут же рухнула, но истошный вой осколков длился еще не меньше десяти секунд. От этого воя кровь в жилах стынет, потому что организм отчаянно сигналит: это звук приближающейся смерти. Каким образом организм это понимает, я не знаю, но факт остается фактом — звук разлетающихся осколков производит на редкость тягостное впечатление. Даже на меня. Чего уж о зеленых пацанах говорить?

Хотелось бы посмотреть, что там происходит на вражеских позициях, но бинокля найти не удалось. Зато в багажнике я нашел автоматический гранатомет «Пламя» с комплектом выстрелов и легкий пехотный миномет английского производства. Это было серьезное подспорье в оказании психологического давления на молодую гвардию Кирилла. Правда, вот что-что, а из миномета я стрелять не любил. Сомнительное это удовольствие, надо признать. Оказывающее слишком сильное воздействие на слух. Из «Рыси», когда стреляешь, звук тоже тот еще, но до миномета ей далеко. Поэтому, опустошив один «Шмель», я отбросил бесполезный тубус и вытащил из багажника «Пламя».

Обращаться с этой штуковиной в нынешней ситуации следовало в высшей степени осторожно, поскольку недолго и дел натворить. Каждая граната от «Пламени» имеет внутри пружинку из проволоки с насечкой, и при взрыве пружинка рассыпается на десятки мелких прутиков-осколков. Убить таким осколком не убьешь, но покалечить можно серьезно, если класть снаряды слишком близко к цели. Глаза там повышибать, лицо подпортить, да и вообще. У любого взрыва немало собственных поражающих факторов, даже без учета осколков — один ожог верхних дыхательных путей чего стоит. Поймаешь ударную волну на вдохе, и пипец котенку — врачам в госпитале будет работы, обезболивающие препараты группы «А» списывать. А если рядом с эпицентром взрыва окажется крупный камень, то голову может раскроить так, что одна шея останется. Приходилось мне видеть такие травмы. Как говорил знакомый военврач, травмы, несовместимые с жизнью. Поэтому пристреляться надо было по линии, находящейся метрах в тридцати от позиций противника.

Вообще из «Пламени» я стрелял всего пару раз, на тренировках, скорее ради удовольствия, чем по необходимости, поскольку это средство поддержки пехоты не входило в список оружия, необходимого для выполнения моих непосредственных обязанностей. К тому же у него расчет состоит из двух человек, хотя и в одиночку при необходимости можно справиться. Я и справился. Долбанул сначала вдаль, по навесной траектории, немного проредив траву в лесу за спинами пацанов, а затем подправил прицел и начал месить грязь взрывами уже перед ними.

Слышу — ответный огонь прекратился. Стукнули несколько раз короткие автоматные очереди, и воцарилась почти полная тишина, Только дождь падал в размокшую глину среди торчащих пеньков. Затем ожила рация.

— Мы тут перебили командиров, — сообщил срывающийся голос подростка. — Можем идти к Обрыву. Не стреляйте, пожалуйста.

— Годится. Ты за главного теперь, что ли?

— Ну да.

— Строй тогда народ. У меня времени нет на телячьи нежности. Оружие бросить, включая ножи. Даю две минуты на построение и выход колонны. После этого открываю прицельный минометный огонь. Шутки кончились. Веришь?

— Да. Мы выходим.

Уже через минуту я разглядел бредущую под дождем колонну. Приглядевшись, насчитал тридцать два человека. Порядок. Скорее всего никого не осталось. Но даже если десяток бойцов в виде сюрприза затерялись в лесу, Алиса с таким количеством и без меня справится. В любом случае мою миссию в сфере взаимодействия можно было считать успешно законченной. Через прицел крупнокалиберного пулемета я поглядывал, как ребята приближались к кромке Обрыва и один за другим скрывались из вида. Каждый прыжок — одна спасенная жизнь. Может быть, конечно, уже через несколько лет большинство пацанов погибнут от наркотиков, пивного алкоголизма, в бессмысленных уличных драках или покончат жизнь самоубийством в приступе гормонального всплеска. Но моя совесть уже будет чиста.

Чиста? Так ли уж? В памяти всплыли и по-особенному больно кольнули Катькины слова о том, что мир чертовски несовершенно устроен. Это было правдой. Горькой правдой, с которой все живут. С которой все равно придется жить. Любой сон, в том числе и сон Бога, имеет свою внутреннюю логику, изменить которую невозможно. Одни сны бывают про море, другие носят откровенно эротический характер, одни логичны, хоть фильмы по ним снимай, другие являются образцами абсурда. И что бы ни происходило в каждом из снов, сюжет его остается в каких-то рамках. В какой-то мере это можно назвать стилем сна. Как в комедии: если даже кого и убьют, это будет скорее смешно, чем страшно. Вопрос стиля. А в мелодраме самая комичная ситуация не воспринимается таковой. Поэтому я был уверен, что стиль сна изменить невозможно, поэтому нынешний сон Бога все равно будет про Землю, про нашу Вселенную и про всех нас, занявших то или иное положение в пространстве, обладающих тем или иным характером. Это стержень — стиль. Но есть еще и сюжет. В рамках любого стиля сюжет может быть разным, и мало того, он может меняться по ходу повествования. В нынешнем сне могут появиться огненные чудовища или ангелы — хоть под занавес. Этому ничего не мешает. И только автор сюжета может его изменить. Или те обстоятельства, в которых находится автор сюжета.

Обстоятельства — я все время думал о них. Внешние обстоятельства, снящиеся Богу и составляющие реальность, меняют сюжет самого сна, как змея, кусающая себя за хвост. Вот он — символ Мироздания. Змея кусает себя за хвост. Все находится в полном и непрерывном взаимодействии. Кошмар снится Богу, потому что фактор кошмара существует реально, а реально он существует, потому что снится Богу. На каком уровне можно разорвать эту связь? На уровне сна, конечно. Потому что реальности не существует. В «Матрице» Вачовски реальность была, там люди спали в ваннах с физраствором. Но на самом деле, наверное, сценарий стал таким, чтобы не свести людей с ума. Эдакая попсятина. Карамелька для девочек. На самом деле все во много раз хуже и лучше одновременно. Не надо драться с роботами, надо просто найти гриб возле станции «Боровицкая». Найти и выдрать из сна поражающий фактор. Ведь любой из героев сна может выкинуть что-то неожиданное для самого спящего. Вот я и выкину. Я могу.