Собрание сочинений. Том 1. Голоса - Генрих Вениаминович Сапгир

понятно из предыдущего, ни в какой партии и движении я не состою. Я – крайний индивидуалист. Люблю свободу. В общественном смысле я – либерал. И хотелось бы для России, чтобы ее законы были гуманны и непоколебимы. Много претензий к власти было и есть. Считал всегда, что правят худшие из нас. Люблю человека с его драгоценной жизнью, но не людей с их глупостью и азартом.

Двадцатый век для России был веком социальных заблуждений и трагедий на основе ложно понятого мессианства и – веком пробуждения и расцвета отдельных личностей. Если не будет понимания, что надо унизиться, чтобы возвыситься, в какой-то мере стать, как все, то возможно повторение трагедии, только в общемировом масштабе. Надеюсь, что русский народ – не самоубийца, а русский человек в конечном счете разумен.

В общем, оценка негативная, но XIX век нес в себе семена двадцатого. Все эти революции, войны, перестройки, распады, надеюсь, надоели российскому человеку до тошноты. Или он еще этого хочет? Пожалел бы внуков своих и правнуков.

Не хочется мне называть имена тех, кто и так всем известен, но обязательно будет забыт скоро, такова жизнь, или так – останется одно имя, неизвестно откуда залетело. Можно и теперь спросить на улице какого-нибудь подростка и послушать, что он ответит.

Начало века, двадцатые и шестидесятые годы дали три популяции даровитейших людей в искусстве. И в России, и за ее пределами, я говорю о русских художниках. И кажется, до конца века нового всплеска не наблюдается. Советская литература – для начальников и чиновников – людей по большей части ограниченных, не сильно грамотных и подозрительных. А остальные кушали, что дают, главное, что-то находили в этом. И Твардовский, и Трифонов, и Паустовский – это на безрыбьи исключения.

Главное, русская интеллигенция была в этом веке, хоть и судьба незавидная. И, надеюсь, будет в следующем, иначе слишком неуютно будет среди исключительно интеллектуалов без наивной веры в прогресс, лирики и романтики.

«Русская идея», давно устаревшая и вредная идея, основывается на неверии в русский народ. А я вам говорю, что даже джинсы в России в глубинке будут всегда выглядеть по-русски, да они любое мигом по-своему переделают, начиная хотя бы с идеи марксизма или капитализма. За русского человека можно не беспокоиться: и работник и выдумщик, лишь бы власть была просвещенная и не отваживала от нормальной жизни.

Вот это и есть мое представление о будущем страны: нормализация и просвещение.

ПОЛЕТЫ С ШАГАЛОМ

Записки поэта

Думаю, что художник Марк Шагал еще и потому пользуется всемирной известностью и всеобщей любовью, что всем своим творчеством он показывает: в искусстве нет четкой грани, отделяющей реальный мир от мира вымысла. Так чувствуют и так рисуют дети. Из художников – некоторые гениальные. В самом деле, где граница между моими чувствами и мыслями – и происходящим вокруг? Как-то мы условились, что она существует на уровне физическом и тактильных ощущений. А на психологическом – где кончаюсь я и начинается мое и насколько это мое? Довольно расплывчато. Так или иначе приходится признать, что все вокруг – живое и сообщается между собой. В поэзии средство – язык, слово. Признаюсь, я литературу вообще по старинке отношу к разным видам поэзии, даже журналистику воспринимаю как антипоэзию – вне оценочных категорий.

Мне часто представляется, что русский язык – это бескрайнее волнующееся море, где на материке литературы стоят отдельно воображаемые, но совершенно реальные по-своему миры: мир Гоголя, мир Льва Толстого, мир Чехова и др. Здесь можно прогуливаться, общаться с населением и быть совершенно самим собой. Это особая радость, которая дана человеку не иначе как свыше. Просто надо сесть поудобнее, раскрыть книгу и погрузиться в это безумное множество значков, которые мгновенно превращаются в реальность, обступающую тебя со всех сторон. Какая физика и какая химия!

И этот бесконечно намываемый материк, порождаемая литературой реальность, где все это есть – в нас или вовне? Мне кажется, литературоведение зачастую еще плавает по поверхности. Нет у него кроме логики других орудий, а они есть! Не анализ, а синтез; уподобление, перевоплощение, отстранение, обозрение на расстоянии и много чего другого, стоит только направить движение мысли в эту сторону.

В живописи еще наглядней. Я вижу величественные дворцы и постройки, в прошлом и в современности, шпили их задевают звезды, а корни протянулись к нашему сердцу. Я вижу темные покои Рембрандта, изнутри таинственно озаренные человеческими лицами. Я вижу цветной ковер Матисса, где идешь вроде в глубину, а все остаешься на поверхности; нелогично, но убедительно. В перспективе я различаю иные здания и миры. И я убежден, что они существуют так же, как мой город, моя улица, мой дом. И двери туда всегда открыты – это сами картины. То, что говорил Павел Флоренский об иконах: это окна – туда, – кажется, верно в отношении всего искусства. Но это еще и окна оттуда, в свете которых мы проходим.

И вот теперь, созерцая картины Шагала, я вижу его Витебск, не тот, в котором я никогда не был, а тот, который я знаю и над которым, кажется, летал в детстве. И этот Витебск не только мой, он принадлежит всем, кто увидит и полюбит его. Я уверен, что сам этот Витебск знает и любит нас.

«Такая краска – любовь», – частенько говорил Марк Шагал. Ключевые слова. Они открывают душе небо. Недаром почти любой человек чувствует, что он может летать, что есть такая возможность, не исключена. И мешает этому не столько недостаток веры, сколько непросветленность, так бы я назвал наше земное состояние. Литература, искусство, художник работает не уставая, ищет новые формы выражения, тем самым создает новые миры, иную гармонию, другое виденье. Возможно, искусство просто проясняет в нашей мутной мгновенной реальности истинную реальность.

***

Небо вспухало синим, светилось зеленым, в нем было легко дышать и двигаться. Все вещи вокруг стронулись со своих мест, обрели новые свойства, как бы несколько сошли с ума. Стены дома, раздвигаясь, уходили в обратную перспективу, откуда смотрела добрая голова лошади или ослика, явно разумного существа, в копытах оно (разумное существо) неловко, по-детски, как между ладошками, держало свежий букет цветов.

Цветы были совершенно нереальны. Если бы мне сказали, что это головы карликов или маленьких девочек, я бы поверил. И все эти ромашки-карлики и васильки с синими ресницами все время смешивались и мигали, высвечиваясь.

Снизу из темноты летели искры. Там, далеко внизу, заметно в другом пространстве горели домики, которые лезли