Волонтер девяносто второго года - Александр Дюма

Госпожа Ролан в своих «Мемуарах» пишет, что она оставалась здесь до двух часов дня; Кондорсе утверждает, что его жена гуляла в тот день на Марсовом поле с годовалым сыном.

Необычное возбуждение наблюдалось лишь на самом алтаре отечества. Люди продолжали подписывать петицию с таким пылом, что до наступления темноты можно было надеяться собрать двенадцать-четырнадцать тысяч подписей. Как правило, каждый, поставив подпись, восклицал: «Да здравствует нация! Долой монархию!», подбрасывал в воздух шляпу или картуз и уступал место следующему.

С трех сторон алтаря отечества — северной, восточной и южной — двигались навстречу друг другу два потока людей: те, что поднимались вверх, и те, что спускались вниз. Алтарь был огромен, достигая в высоту, наверное, футов ста. По каждой его лестнице, развернувшись фронтом, мог взойти наверх целый батальон. Около четырех часов пополудни алтарь отечества напоминал громадный улей, переполненный пчелами.

Сначала вы попадали на первый помост; потом поднимались по второй лестнице (по высоте она почти равнялась первой); затем достигали верхней площадки, где и располагался собственно алтарь отечества, осененный пальмой.

В четыре часа с небольшим послышалась барабанная дробь. Мы не придали ей особого значения; утреннее происшествие, то есть расправа с парикмахером и инвалидом, давно миновало, почти забылось. В Париже быстро забывают о событиях, о которых никому вспоминать не хочется. Небольшой интерес к этому событию обнаруживался только на ступенях алтаря отечества, где сидели две тысячи человек, и на площади Марсова поля, где прогуливались десять-двенадцать тысяч человек.

Барабанная дробь возвещала о приходе авангарда, то есть батальона из предместья Сент-Антуан.

Этот батальон, как, впрочем, и вся национальная гвардия, был полностью введен в заблуждение насчет происходящего на Марсовом поле. Он получил приказ Байи и Лафайета открывать огонь только в случае сопротивления, после, разумеется, обязательных трех предупреждений.

Перед вступлением на Марсово поле батальону был отдан приказ остановиться и зарядить ружья. Солдаты думали, что им предстоит сражаться с пятьюдесятью тысячами бандитов, жаждущими убийств и грабежей. Но перед ними оказались безобидные люди, которые мирно веселились.

Батальон снова сделал остановку; но, поскольку солдаты не понимали, с кем они пришли сражаться, составил ружья в козлы и послал несколько безоружных гренадеров выяснить, что происходит на алтаре отечества.

Посланцы вернулись и сообщили, что там в безупречном порядке без всякого шума подписывают петицию. А те, что гуляли по Марсову полю, не заметили прихода батальона из предместья Сент-Антуан.

Однако почти одновременно донеслась дробь барабанов и со стороны Гро-Кайу (это подходил Лафайет с главными силами национальной гвардии), и со стороны Кур-ла-Рен (это с отрядами наемных гвардейцев двигался Байи).

Лафайет выслал вперед адъютанта и сотню гвардейцев, чтобы разведать, что на самом деле происходит на Марсовом поле. Но тут из собравшейся на склоне группы людей — ею предводительствовали Верьер и Фурнье — раздался выстрел, ранивший адъютанта Лафайета.

Передовой отряд Лафайета отошел; залитый кровью адъютант доложил о том, как его встретили. Для него, раненного при вступлении на Марсово поле, все гуляющие там были бандиты.

Лафайет занимает место впереди двух или трех тысяч своих гвардейцев и движется на Марсово поле.

Путь ему преграждают Фурнье, Верьер и горстка исполняющих их приказы негодяев, строящих баррикаду.

Лафайет атакует и разрушает баррикаду; сквозь колеса опрокинутой повозки Фурнье Американец почти в упор стреляет в Лафайета.

Ружье дает осечку.

Фурнье Американца схватили на месте преступления за попытку мятежа и убийства. Национальная гвардия хочет его расстрелять. Лафайет вырывает Фурнье из рук гвардейцев и возвращает ему свободу.

Самое любопытное, что этот кровавый день устроили два отнюдь не жестоких человека: Лафайет и Байи.

Вместе с Лафайетом на Марсово поле вошли батальоны из предместья Сент-Антуан и Маре. Именно их солдаты поняли безобидность гуляющих. Они заняли позицию в тылу алтаря отечества, перед фасадом Военной школы. Лафайет, боясь, как бы они не побратались с народом, усилил их батальоном наемных гвардейцев.

Тем временем люди, гуляющие по Марсову полю и подписывавшие петицию на алтаре отечества — их встревожила, но не напугала стычка между защитниками баррикады и национальной гвардией, — увидели, что через Деревянный мост (теперь Йенский) движется другой вооруженный отряд: во главе его шагает мэр, а над отрядом реет красное знамя.

Неужели введен закон военного времени, раз на ветру развевается красное знамя?

Но против кого? Они не могут быть направлены против этих людей, не делающих ничего дурного, а просто использующих предоставленное каждому гражданину право составлять петицию.

В середине колонны, ведомой мэром, люди отчетливо увидели роту драгун. Драгуны, как всем известно, стоят за аристократов, в народ они стрелять привыкли.

Кроме того, следом за драгунами двигалась ватага вооруженных до зубов парикмахеров; на них были причудливые напудренные парики, выходные костюмы из шелка и атласа самой кричащей расцветки. Без сомнения, они шли отомстить за беднягу Л еже.

Группа, оказавшая сопротивление Лафайету, отошла подальше, в противоположную сторону, чтобы собраться с силами. Мэр со своими гвардейцами должен был пройти мимо нее; но к этой группе примкнули все бездельники и темные личности округи, те, кто, швыряя камни и капустные кочерыжки, вызывает мятежи и уличные беспорядки.

После барабанной дроби, когда г-н Байи начал уговаривать людей разойтись, в него градом полетели камни; за спиной мэра кто-то выстрелил, ранив драгуна.

Байи отдал приказ стрелять в воздух холостыми зарядами, что и было исполнено. От таких выстрелов не пострадал никто, но этот залп убедил солдат Лафайета, что схватка началась.

Почти все гуляющие по Марсову полю хлынули к алтарю отечества, даже не подозревая, что в них, простых, невинных зрителей, могут начать стрелять без предупреждения.

И в эти минуты на Марсово поле ворвалась кавалерия. Задержавшиеся прохожие заметались на просторном поле, стремясь отыскать проход, чтобы вернуться в Париж.

Повсюду — у Военной школы, у Гро-Кайу, на Деревянном мосту — возникла паника.

Но почти сразу на алтарь отечества угрожающе двинулась наемная гвардия. Не обращая внимания на враждебные группки людей, что швыряли в нее камни и изредка стреляли, гвардейцы с отчаянной яростью кинулись на алтарь отечества, но, не встретив отпора, вызова, сопротивления, открыли огонь по этому скоплению братьев, по живой пирамиде, по людскому улью, тогда как вперед вышла кавалерия и начала рубить гуляющих, две трети коих составляли женщины и дети. Ураганный огонь обрушился на безоружную толпу, ответившую истошным воплем горя. Одновременно три стороны алтаря усеяли убитые, неподвижные и безмолвные, и раненые, корчившиеся от боли и стонавшие; по ступеням, словно через край фонтана, стекала кровь.