1918 год на Украине. Том 5 - Сергей Владимирович Волков

Беседа с донским атаманом произвела на нас наилучшее впечатление. Мы видели перед собой государственно мыслящего человека, преследующего лишь одну цель – восстановление развалившегося государства – и пользующегося для достижения этой цели всеми доступными ему средствами, не поддаваясь никаким посторонним чувствам и вполне сознавая, что без некоторых искупительных жертв русский народ не в состоянии возродить свое государственное бытие.

Прямо от генерала Краснова проехали мы на поезд, где получили новое доказательство авторитетности атаманской власти. На вокзале нас встретил какой-то железнодорожный чин и тотчас провел в предоставленное нам отделение вагона. Это весьма мелкое обстоятельство нас тем более поразило, что в Екатеринодаре произошло приблизительно обратное. Несмотря на сделанное генералом Драгомировым распоряжение о предоставлении нам отдельного купе, мы такового не только не получили, но вообще лишь с трудом заручились местом в переполненном нахлынувшей на него публикой поезде, идущем в Ростов.

* * *

Наш обратный путь в Киев ничем не был отмечен. Ехали мы на этот раз через Харьков, переименованный в Харькив, о чем гласила огромная вывеска, заменившая старые вокзальные надписи. В Харькове, где мы провели целый день, так же как и в Киеве, вся украинизация сводилась к перемене некоторых публичных надписей. Ни единого звука на украинском языке мы здесь не слышали.

В Киеве, куда мы прибыли уже после получения там известий как о заключении перемирия, положившего конец мировой войне, так и о бегстве отрекшегося от престола германского императора, мы нашли большую перемену. Утративший германскую опору гетман поспешил изменить свое отношение к России. Исключив из состава своего правительства все бывшие в нем украинские элементы, он объявил, что почитает Украину за неделимую часть России, но это лишь ускорило его падение, ибо окончательно оттолкнуло от него искренних украинофилов, которых все же было некоторое, довольно влиятельное в крае, количество. В Белой Церкви тотчас объявились повстанческие недурно вооруженные банды, которые возглавлял Петлюра.

Образованные бывшим определенно украинофильским министром путей сообщения железнодорожные батальоны также немедленно проявили свои украинско-большевистские чувства и перестали подчиняться гетманской власти, а никогда не верившее в искренность гетмана, заполнявшее Киев русское офицерство, составившее добровольческие отряды для защиты Киева, лишь неохотно шло на жертвы для поддержания чуждой ему власти.

Трудное положение Скоропадского внезапно осложнилось еще одним инцидентом. Представитель генерала Деникина в Киеве генерал Ламповский[173] издал ни на чем не основанный приказ, предлагавший русскому офицерству, образовавшему в Киеве добровольческие отряды, провозгласить себя частью Добровольческой армии и подчиняться лишь исходящим от нее приказам.

Одновременно проявилось и разложение германских бывших в Киеве войск и вскоре приняло явно революционный характер. Образовались солдатские советы в воинских частях, которые и стали во главе командования. Офицерские собрания были упразднены, и офицеры принуждены кормиться из общего солдатского котла и нести караульную службу наравне с нижними чинами, чему они поспешили безропотно подчиниться. Как говорили тогда в Киеве, «свернули они свои одеялки и поплелись в разные, разбросанные по городу караульные помещения».

Несмотря на то что разложение германских войск оставляло Киев в почти беззащитном положении от петлюровских банд, все же оно вызвало в русских кругах нескрываемое удовольствие. «Что, мол, и вы, пруссаки, столь гордые железной дисциплиной ваших войск, попались; поделом вам, усердно насаждавшим у нас большевизм». Надо, однако, признать, что разложение германских войск носило иной характер, чем у нас. Не только не сопровождалось убийством офицеров, но мало отразилось на самой дисциплине; фактически все свелось к замене власти офицеров властью выбранных солдатами из своей среды комитетов, в состав которых вошло много интеллигентов. Комитеты эти строго наблюдали за сохранением порядка в воинских частях, и это им в значительной степени удавалось.

Вот когда ярко сказалась дисциплинированность германской нации и высота ее культурного уровня, выявилась и основная причина бесчинств, творимых захваченными большевизмом русскими народными массами, – их беспросветное невежество.

Узнав о моем возвращении в Киев, председатель украинского Совета министров С.Н. Гербель попросил меня проехать к гетману для разъяснения ему, в связи с приказом, изданным Ламповским, отношения Добровольческой армии к Украине. Во дворце, занимаемом гетманом, я застал Гербеля и министра внутренних дел Кистяковского, и мы втроем вошли в кабинет правителя края. Скоропадского до тех пор я никогда в глаза не видел, а потому был до крайности поражен одной его тотчас обнаружившейся основной чертой – невероятной болтливостью. Он решительно не давал возможности своим собеседникам спокойно промолвить хотя бы несколько слов. Напрасно Гербель старался прервать поток его красноречия; дальше обращения «пане хетман», как он его величал, ему не удавалось сколько-нибудь продолжить свою речь.

Я определенно заявил, что никаких распоряжений генерал Деникин о распространении власти Добровольческой армии на находящееся в Киеве русское офицерство не отдавал и, по-видимому, не собирался отдавать. Меня попросили разъяснить это вызванному во дворец генералу Ламповскому, который и был после этого введен в кабинет, где мы находились.

Ламповский, которого я в жизни тоже никогда не видел, оказался весьма тихим и, как мне показалось, незначащим человеком. На мой вопрос, на чем он основывает изданный им приказ, к моему удивлению, он наивно ответил, что основал он его на появившемся в какой-то газете соответственном частном сведении. Столь невероятное объяснение меня взбесило и, при набравшем на этот раз воды в рот гетмане, я, не имея, разумеется, никакого на то права, резко и решительно указал генералу Ламповскому, насколько недопустим его образ действий, и предложил ему тотчас изданный им приказ отменить, на что он выразил полное согласие. Впрочем, весьма возможно, что согласие это было обусловлено тем, что ему уже было, вероятно, известно, сколь несочувственно отнеслись к его приказу сами офицеры, до которых он относился.

После ухода Ламповского к Скоропадскому немедленно вернулся его изобильный дар слова, и он, вновь не давая никому открыть рта и зараз захватывая в своей речи разнообразные сюжеты, занял нас столь же пространными, сколь туманными рассуждениями, где между прочим фигурировала и преданность России. «И вот всегда так. Извольте при этих условиях иметь с ним дело», – сказал мне Гербель, когда мы наконец вышли от гетмана, очевидно имея в виду затруднительность путно и спокойно о чем-либо с ним переговорить.

Делая на другой день моего приезда в совете национального объединения сообщение о результате нашей поездки в Екатеринодар и вынесенных нами впечатлениях, я узнал, что за время нашего отсутствия приезжал в Киев полковник Ильин, представитель нашего Красного Креста в Румынии, и привез приглашение имеющихся в Румынии дипломатических представителей держав согласия находящимся в