Тесен круг. Пушкин среди друзей и… не только - Павел Федорович Николаев

В кампании 1813 года Бенкендорф участвовал в сражениях под Дрезденом и Лейпцигом, во взятии Роттердама и крепости Бреда. В следующем году воевал под командованием Г. Л. Блюхера. Неспешно и ровно продвигался по службе и в последующие годы.

Пиком карьеры Александра Христофоровича стало назначение 25 июня 1826 года шефом корпуса жандармов, командиром Императорской Главной квартиры и начальником III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии. Функции III отделения были весьма обширны, но все их можно выразить одним словом — сыск. Тотальный и всеобъемлющий. III отделение было, по свидетельству современников, государством в государстве. Оно развернуло по всей стране сеть агентуры, которая пронизывала все слои общества и вселяла страх тайными доносами. Будущая тёща А. С. Пушкина даже потребовала от него справку о политической благонадёжности, и Александр Сергеевич вынужден был обратиться к Бенкендорфу: «Генерал, г-жа Гончарова боится отдать дочь за человека, который имел бы несчастье быть на дурном счету у государя. Счастье моё зависит от одного благосклонного слова того, к кому я и так уже питаю искреннюю и безграничную преданность и благодарность».

Надеясь на то, что с женитьбой поэт остепенится, царь приказал дать ему положительную «характеристику», что Александр Христофорович и поспешил сделать: «Его Величество Император, с истинно отеческим благоволением к Вам, соизволил поручить мне, генералу Бенкендорфу, не как шефу жандармов, но как человеку, которому он изволит оказывать доверие, наблюдать за Вами и руководствовать Вас советами. Никогда никакая полиция не получала приказания следить за Вами… Какие же теневые стороны можно найти в Вашем положении в этом отношении? Уполномочиваю Вас, милостивый государь, показывать это письмо всем, кому вы сочтёте нужным показать его».

Всего от шефа жандармов Пушкин получил 36 писем. В первом, от 30 сентября 1826 года, Бенкендорф писал о разрешении Александру Сергеевичу въезда в столицу и о намерении царя лично цензуровать его произведения. Сам поэт обращался к тёзке 58 раз, первый — 29 ноября 1826 года:

«Милостивый государь, Александр Христофорович!

Будучи совершенно чужд ходу деловых бумаг, я не знал, должно ли мне было отвечать на письмо, которое удостоился получить от Вашего превосходительства и которым был я тронут до глубины сердца. Конечно, никто живее меня не чувствует милость и великодушие Государя Императора, так же как снисходительную благосклонность Вашего превосходительства» (10, 218).

30 сентября Бенкендорф сообщил Пушкину о том, что ему запрещается что-либо печатать, не представляя рукопись царю. Поэт на письмо шефа жандармов не отреагировал («не знал», что на письма принято отвечать!). Последовал выговор и за это пренебрежение представителя власти, и за чтение друзьям и любителям поэзии трагедии «Борис Годунов», о чём мы узнаём из последующих строк ответа Александра Сергеевича: «Так как я действительно в Москве читал свою трагедию (конечно, не из ослушания, но только потому, что худо понял высочайшую волю государя), то поставляю за долг препроводить её Вашему превосходительству в том самом виде, как она была мною читана, дабы Вы сами изволили видеть дух, в котором она сочинена; я не осмелился прежде сего представить её глазам императора, намереваясь сперва выбросить некоторые непристойные выражения. Мне было совестно беспокоить ничтожными литературными занятиями моими человека государственного среди огромных забот. Я раздал несколько мелких моих сочинений в разные журналы и альманахи по просьбе издателей. Прошу от Вашего превосходительства разрешения сей неумышленной вины, если не успею остановить их в цензуре».

Бенкендорф был ограниченным сухим карьеристом. В обществе его не любили, причисляя к немецкой партии, придворное влияние которой раздражало русскую знать. Лицеист барон М. А. Корф, сам из немецкой семьи, говорил, что за 10 лет заседаний в Комитете министров и в Государственном совете ни разу не слышал там голоса шефа жандармов. По его мнению, Бенкендорф ничего не читал и был малограмотен, что не мешало ему давать советы царю.

— В России, — наставлял Александр Христофорович Николая I, — со времён Петра Великого всегда стояли впереди нации её монархи. Поэтому не должно слишком торопиться с её просвещением, чтоб народ не стал по кругу своих понятий в уровень с монархом и не посягал тогда на ослабление их власти.

Вот эту посредственность и реакционера царь поставил между собой и Пушкиным, которого сам признавал одним из умнейших людей России. Великому поэту не раз приходилось обращаться к Бенкендорфу по поводу печати своих произведений, даже уже одобренных царём. Николай I обязал Пушкина представлять на высочайшее одобрение не всё написанное им, а только сочинения, достойные его внимания. Шеф жандармов посчитал это недостаточным и приказал Александру Сергеевичу присылать на его рассмотрение всё, что предназначается для публикации. Возмущённый поэт попытался убедить своего «поводыря» в сфере социальных отношений, что его требование пагубно для человека, живущего на литературные заработки:

А. Х. Бенкендорф

«Позвольте доложить Вашему высокопревосходительству, что сие представляет разные неудобства.

1) Ваше высокопревосходительство не всегда изволите пребывать в Петербурге, а книжная торговля, как и всякая, имеет свои сроки, свои ярмарки, так что оттого, что книга будет напечатана в марте, а не в январе, сочинитель может потерять несколько тысяч рублей, а журналист несколько сот подписчиков.

2) Подвергаясь один особой, от Вас единственно зависящей цензуре, я вопреки права, данного государем, изо всех писателей буду подвержен самой стеснительной цензуре, ибо весьма простым образом сия цензура будет смотреть на меня с предубеждением и находить везде тайные применения аllusions[89] и затруднительности, а обвинения в применениях и подразумениях не имеют ни границ, ни оправданий, если под словом „дерево“ будут разуметь конституцию, а под словом „стрела“ самодержавие. Осмеливаюсь просить об одной милости: впредь иметь право с мелкими сочинениями своими относиться к обыкновенной цензуре» (10, 407–408).

Понимаете, читатель, что было для великого поэта милостью? Иметь те же права, что и у всех других литераторов, хотя надо заметить, что с правами в николаевской России было неважно. А. А. Дельвигу, ближайшему лицейскому товарищу Пушкина, Бенкендорф как-то заявил:

— Законы пишутся для подчинённых, а не для начальства, и вы не имеете права в объяснениях со мною на них ссылаться или ими оправдываться.

Четыре года заняла переписка Александра Сергеевича с шефом жандармов по вопросу издания трагедии «Борис Годунов». Все десять лет общения с начальником III отделения Пушкин периодически поднимал вопрос о поездке за границу: в Италию или во Францию, в Париж, в Китай… Не пустили даже в Полтаву, куда был выслан опальный А. Н. Раевский.

Поэт обращался к Бенкендорфу с просьбой поработать с библиотекой Вольтера, находившейся в Зимнем дворце, ходатайствовал о допуске к архивным материалам по истории крестьянского восстания под руководством Е. Пугачёва