Десять лет с йогами, целителями и шаманами - Алена Кумари

— Зимой очень холодно. Мы приводим скот на первый этаж, там есть печь. Верхние комнаты тогда не используются. Все дома Спити строятся из глины. Дома из кирпича не выдерживают перепадов температур. Несколько местных семей пытались здесь построить дома из кирпича, но они не прошли испытания холодной пустыни. Глины очень много. Древесины не хватает. Дерево используется только для постройки полов, крыши и оконных рам. Камня также недостаточно. Камень используется только для фундамента.

Раньше Долина Спити была закрыта для посещения. Туристы не могли путешествовать в Спити, — в голосе Стензина чувствуется гордость, — даже люди из других частей Индии не могли приезжать сюда. Каждый, кто желал посетить Спити, должен был получать специальное разрешение от государства Индии. Эти разрешения выдавали крайне редко.

Теперь сюда приезжают индийцы из Дели. Они говорят: «Мы бы хотели купить здесь землю». Но эту землю могут покупать только жители Спити. Она не продаётся другим. Если другие придут, то они развернут здесь бизнес, и сюда придёт суета, но эта земля не создана для суеты — только для уединения, для медитации.

Это земля йогов. Все индийские йоги и монахи, включая Далай-ламу XIV, медитировали здесь. Моя мать держит здесь, недалеко, небольшой ретритный дом. Раньше на его месте была пещера. Там медитировало множество йогов! Теперь мы достроили к пещере стены, иногда этот дом занимают монахи и йоги. Не хочешь ли ты тоже в нем пожить?

Кажется, жизнь беспрепятственно, «беспредметно» вливается в меня только так. Когда я в молитвенном образе жизни или как отшельник, или так устала, что на мысли у меня уже нет сил. Тогда я вижу. Встаю и иду в такое-то место и стою там, в темноте, пока не приходит тот человек, что вначале виделся мне как образ. И тогда я творю через этого человека или через этот образ. Пока он не исчахнет. Пока я не вытяну у него всю жизненную силу и не познаю все, что должна познать. А затем я возвращаюсь. Возвращаюсь в мир и отдаю свое знание земле. Хороню и так питаю то, что питает меня.

А затем пустая, снова запираюсь в своей молитвенной комнате, брожу по ней — пустой, холодной — пока смиренно не позволяю этой силе опять ворваться в меня и наполнить...

Бессмысленное существование и пустота опять обретают бескрайнюю цельность. Я словно океан, тяжелый. Я где- то даже прошу, чтобы эта сила сдвинулась, освободив во мне место для чего-то еще, но она отдает и отдает.

Она откликается не на просьбу, а на новый вопрос, вопрос не в словесной форме, а как само оборванное бытие лишенное начала и конца — стремится к замкнутости в нечто цельное.

И снова взрыв. И этот взрыв гонит меня вперед, ломает мои кости. «Я не могу вместить этот поток», — объясняю я кому-то. «Он все расширяется и новая волна, а за ней знание, только такое, где все, что я уже познала — умерло».

И снова похороны, но уже без меня. Потому что я опять иду к этой силе, иду за ней. Она не любит покоя, она срывает цепи с дверей, зовет меня к миру и к перемене мест, и, может, к перемене формы жизни. И я путешествую. Только для этой, превосходящей меня силы, только она и она закладывает мой маршрут. А я, опускаясь ниже, пытаюсь оправдать свои решения. и вру. Вру, что я просто человек. Но я не человек, я — сложенное во множество слоев человечество.

Я — мнение людей, которые противоречат друг другу.

И я война и мир между ними и между собой.

Снег повсюду, и я счищаю его с порога. Теперь я здесь, одна. Теперь здесь холодно. Туристы не приезжают. Отели закрыты. Снег за горами — цель для альпиниста, а для меня всегда другая цель. Она где-то далеко, где-то в космосе и опускается ногами на землю. И я смотрю, как приходят люди в спортивной горной одежде. Дальше, за перевалом, — ледник, который нужно покорить. У них снаряжение, рюкзаки, альпинистские кошки. Я вижу их, но они меня не видят — один нависающий над деревней дом под снегом.

Разжигая печь в этом доме без источника света (электричества нет уже шестой день), я спрашиваю себя: замерзнет ли однажды мое сердце и откуда в нем столько силы продолжать гореть? Но мое сердце день за днем еще сильнее.

Бронзовая посуда: чашки, ложки, пара кастрюль — составляют всю мою кухонную утварь. Все это неимоверно старых времен, брошенное кем-то, оставленное от прошлых хозяев. Эта посуда ранит меня своим мудрым возрастом, своей обожженной мудростью и смирением служить людям. «Может, это моя собственная душа сотню лет назад ела из этой плоской, звенящей вмятостями тарелке», — думаю я иногда, собирая яркие зернышки риса, остающиеся на ее дне.

Мебель здесь не поместилась бы. Всего одна узкая кровать, на ней четыре одеяла и пуховая перина. Мои дневники, записи, оставленные в поблекших желтыми разводами листах бумаги — они переплетаются между собой, некогда оторванные, теперь указывают на что-то общее. Пока мне сложно их сложить и прочитать. Я только учусь этому искусству: разгадывать судьбу по линиям жизни.

Когда наступает ночь и становится совсем холодно, я залезаю под толстое одеяло похожее на матрац и читаю мою мантру.

Тусклый свет, иногда масляные свечи — они здесь в изобилии. Чтобы очищать помещение, которое и без того чистое, я не мою пол, я смешиваю чанг — высушенный можжевельник, догорающие окурки восковых свечей и камфорные таблетки. Все это вспыхивает и горит минут десять. Дальше дым вытягивает черную сажу на стены. Медленно, перекладывая дрова застывшими пальцами, я чувствую свой каждый новый вдох и выдох. То чуть ускоряясь, то замедляясь вновь, я не перестаю слушать мое дыхание. Одна волнительная мысль сбивает меня, сбивает все. Я погружаюсь в пучину воспоминаний.

Самое главное для меня теперь — не забывать дышать. Если я забываю об этом, то меня уносит вниз, обратно в зеленую жаркую Индию, обратно к людям. Я опять становлюсь человеком, забившимся в единственно найденное теплое место среди дикого холода гор.

В тысячах метрах от меня — зеленые луга, долины, реки Индии. А здесь, на вершине, дождь — и тогда только дождь, снег — и тогда только снег. Один, второй, третий вдох крепкого морозного воздуха.

Я раскрываю грудь, омываю вчерашним снегом лицо и возвращаюсь в дом. Мои худые, тонкие запястья перевязаны красными нитками из всех храмов, где я побывала. Некоторые из них совсем выцвели.

Мое тело гудит от перепада температур. Как будто миллионы маленьких звезд вместо клеточек тела. Я чищу снег наваливающийся на прочную крышу. Убираю тропинку к дому. Машины больше совсем не ездят.

Каждый новый день я смотрю на мои руки. Костяшки пальцев с отмеченными на них линиями морщинок, напоминают мне как я шла сюда, с самой первой точки линии жизни. Просыпаясь, я касаюсь пола своей правой ногой, подставляю ладони под лунный свет. Йоги смотрят в ладони, когда просыпаются.

Не успев сложить дрова в одну стопку, я усаживаюсь напротив печи, начинаю считать свои вдохи и выдохи. Главное — постоянно наблюдать за собой. Рис стоит в высоком мешке, нагнувшись над краем печи. Я зачерпываю из него, разбрызгивая мелкие белые семена вокруг. Пламя разгорается очень быстро, поднимается вверх по трубе и теряется в холоде. Больше ничего не происходит.