22 июня, или Когда началась Великая Отечественная война? - Марк Солонин

Вот почему в поисках причины военной катастрофы автор предлагает прервать тот поток цифр, дат, номеров дивизий, моточасов и километров, миллиметров брони и миллионов тонн боеприпасов, который он обрушивал на голову читателя, и начать с нескольких живых картин, «зарисовок с натуры», сделанных участниками тех трагических событий.

Начнем с самого начала. С жаркого летнего дня 22 июня 1941 года. В этот день в 4 часа утра командир 9-го МК генерал-майор К.К. Рокоссовский получил телефонограмму из штаба 5-й армии с распоряжением о вскрытии «красного пакета». В пакете был оперативный план действий корпуса, в соответствии с которым 9-й МК двинулся из района довоенной дислокации (Шепетовка — Новоград-Волынский) на Ровно — Луцк. Путь был неблизкий. Только до Ровно более 100 км. Вся эта длинная присказка к тому, что эпизод, о котором пойдет речь далее, произошел утром второго дня войны в глубоком тылу, за 200 км от фронта.

Итак, книга воспоминаний маршала Рокоссовского «Солдатский долг»:

«...дорога пролегала через огромный массив буйно разросшихся хлебов, достигавших высотой роста человека. И вот мы стали замечать, как то в одном, то в другом месте, в гуще хлебов, стали появляться в одиночку, а иногда и группами странно одетые люди, которые при виде нас быстро скрывались. Одни из них были в белье, другие — в нательных рубашках и брюках военного образца или в сильно поношенной крестьянской одежде... Я приказал выловить скрывавшихся и разузнать, кто они. Оказалось, что это были первые так называемые «выходцы из окружения»... Опрошенные пытались всячески доказать, что их части разбиты и погибли, а они чудом спаслись и решили, боясь плена, переодеться...

...продолжая движение в район сосредоточения, мы неоднократно наблюдали... беспорядочное движение мчавшихся поодиночке и группами машин, больше напоминавшее паническое бегство, чем организованную эвакуацию (подчеркнуто автором. — М.С). Неоднократно приходилось посылать наряды для наведения порядка и задержания военнослужащих, пытавшихся под разными необоснованными предлогами уйти подальше от фронта...»

Как помнит внимательный читатель, Гречаниченко (см. часть 2) рассказывает о том, как в ответ на его попытки остановить «беженцев» звучали выстрелы. Это — первые дни войны на Западном фронте.

А как обстояли дела на Украине?

Продолжим чтение книги Рокоссовского:

«...на КП корпуса днем был доставлен генерал без оружия, в растерзанном кителе, измученный и выбившийся из сил, который рассказал, что, следуя по указанию штаба фронта, увидел западнее Ровно стремглав мчавшиеся на восток одну за другой автомашины с нашими бойцами. Генерал уловил панику и решил задержать одну из машин. В конце концов ему это удалось. В машине оказалось до 20 человек. Вместо ответов на вопросы, куда они бегут и какой они части, генерала втащили в кузов и хором стали допрашивать. Затем объявили переодетым диверсантом, отобрали документы, оружие и тут же вынесли смертный приговор. Изловчившись, генерал выпрыгнул на ходу и скатился с дороги в густую рожь...

...случаи обстрела лиц, пытавшихся задержать паникеров, имели место и на других участках. Бегущие с фронта поступали так, видимо, из боязни, чтобы их не вернули обратно...

...24 июня (то есть уже на третий! день войны) в районе Клевани (150 км от границы) мы собрали много горе-воинов, среди которых оказалось немало и офицеров. Большинство этих людей не имели оружия. К нашему стыду, все они, в том числе и офицеры, спороли знаки различия. В одной из таких групп мое внимание привлек сидящий под сосной пожилой человек, по своему виду и манере держаться никак не похожий на солдата. С ним рядом сидела молоденькая санитарка (какие темпы — третий день войны, а уже успели и петлицы спороть, и ППЖ завести! — М.С). Обратившись к сидящим (сидящим перед генералом! — М.С), а было их не менее сотни человек, я приказал офицерам подойти ко мне. Никто не тронулся. Повысив голос, я повторил приказ во второй, третий раз. Снова в ответ молчание и неподвижность (вот она — «проблема связи», которая на войне решается не наличием проводов и раций, а желанием установить связь. — М.С). Тогда, подойдя к пожилому «окруженцу», велел ему встать. Затем спросил, в каком он звании. Слово «полковник» он выдавил из себя настолько равнодушно и вместе с тем с таким наглым вызовом, что его вид и тон буквально взорвали меня. Выхватив пистолет, я был готов пристрелить его тут же, на месте. Апатия и бравада вмиг схлынули с полковника. Поняв, чем это может кончиться, он упал на колени и стал просить пощады...»

А чем бы эта сцена могла закончиться, если бы в руках у кого-то из «окруженцев» оказалось оружие? «Объявили переодетым диверсантом, отобрали документы, оружие и тут же вынесли смертный приговор...» И числилась бы фамилия Рокоссовского в длинном списке погибших советских генералов, с весьма распространенной в этих списках пометкой: «Место захоронения неизвестно».

Теперь снова берем книгу воспоминаний Н.К. Попеля «В тяжкую пору».

В отличие от мехкорпуса Рокоссовского, дислоцированного в глубоком тылу округа, 8-й МК генерал-лейтенанта Рябышева перед войной располагался в районе Дрогобыч — Стрый, всего в ста километрах от границы. И вместо грубого фарса с «окруженцами в кальсонах», с первых же дней война предстала перед взглядом Попеля в своем истинном, трагическом обличье:

«...немецкие истребители с хватающим за душу воем и пулеметной дробью пролетают над головами. После каждого захода — стоны, крики. Бойцы разбегаются в хлеба, тянущиеся по обе стороны шоссе. Потом долго собираются. Стоят около раненых и убитых, рассматривают поврежденные машины. Не спешат в кузова — на земле как-то надежнее. А когда наконец усаживаются по своим местам, выясняется, что нет Петрова или Сидорова. Начинаются розыски, командиры охрипшими голосами выкрикивают фамилии. На дороге пробка, а тем временем снова появляются самолеты...»

Это — картины вечера первого дня войны. А вот день второй:

«...сегодняшняя дорога отличается от вчерашней. И не к лучшему. Это уже дорога отступления... Среди машин с ранеными — грузовики, везущие какое-то имущество. Неясно — личное или казенное... Вот полуторка, весь кузов которой занимает высоченный черного дерева буфет.

...Раненые не только на машинах. Они бредут вдоль шоссе, опираясь на палки, поддерживая здоровой рукой поврежденную... Попадаются бойцы, у которых не заметишь признаков ранения. Возможно, повязки под одеждой, а может быть... Ловлю себя на недобрых подозрениях...

...С севера, из лесу, на галопе выскакивают артиллерийские упряжки без пушек. Постромки обрублены. Красноармейцы верхом. Когда-то, давным-давно, в двадцатом, вероятно, году, я видел такое. Батарейцы удирали, обрубив постромки, бросив пушки. Мы с Балыковым выскакиваем из машины:

— Какой части, откуда?

Тот, что сидит впереди, без ремня, без пилотки, натягивает узду:

— А вы пойдите туда, хлебните, будете знать — кто и откуда!

Балыков расстегивает кобуру. Это заставляет сбавить тон.

— Товарищ комиссар, всех танками передавило. Мы одни остались. Хоть верьте — хоть не верьте: у него танков тыщи (как же нам в это не поверить? Нам про эти «тысячи танков» шестьдесят лет во всех книжках писали. — М.С). Что тут «сорокопяткой» сделаешь... Надо к старой границе тикать...