Деликатесы Декстера - Джеффри Линдсей

Это был Чатски.

Эйнштейн утверждал, что наше ощущение времени всего лишь фикция. Не буду притворяться, что когда-либо считал себя гением, способным это осознать, но сейчас впервые в жизни на меня снизошла хотя бы тень прозрения. Когда я увидел лицо Чатски, мир остановился. Времени больше не было. Я почувствовал себя запертым в мгновении, которое будет длиться вечно, или, возможно, персонажем живописного полотна. Силуэт Аланы, замершей у фальшборта старого аттракциона в виде пиратского корабля, ее лицо, застывшее в хищной улыбке, пять неподвижных фигур в пятне света под фонарем: Чатски с безжизненно запрокинутой головой, Бобби, тянущий его за руки, и странная фигура в капюшоне с ружьем Сезара в руках. Вокруг них — компания пиратов, которые стояли в карикатурно угрожающих позах. Никто не двигался. Я не слышал ни звука. Все остановилось и превратилось в картину под названием «Конец надежды».

Затем неподалеку, в той стороне, где была полоса препятствий, раздалась музыка, тот же ужасный, вызывающий головную боль ритм, что и в клубе. Кто-то вскрикнул, и время вновь пошло. Сначала медленно, а потом разогналось до обычной скорости. Алана отвернулась от борта, Саманта застонала, раздалось хлопанье Веселого Роджера на мачте, ему вторил невероятно громкий стук моего сердца.

— Ты кого-то ждал? — поинтересовалась Алана светским тоном. — Боюсь, он вряд ли сможет тебе помочь.

Эта мысль уже побывала у меня в голове. Как, впрочем, и несколько других, но ни одна из них не предложила ничего ценного, а лишь сообщила о том, что подвалы замка Декстера затапливает безнадежность. И эта новость звучала довольно истерично. Я все еще чувствовал висящий в воздухе аромат жарящейся на гриле плоти, и мое воображение с готовностью рисовало сюжет: незаменимого, единственного в своем роде Декстера, подрумянивающегося над углями. В сценарии, написанном по голливудским законам, именно сейчас в мою голову должна была бы прийти замечательная идея, которая помогла бы мне освободиться, схватить ружье и вырваться из плена.

Но, по всей видимости, моя история была другого рода, и мою голову не посетило ничего, кроме не слишком полезной, но неотвязной мысли: вот сейчас меня убьют и съедят. Выхода я не видел и даже не мог справиться с бесполезной истерикой, чтобы подумать о чем-то еще, кроме одного — вот оно. Конец игры, все кончено, впереди — только тьма. Я — такой замечательный — исчезну навсегда. Ничего не останется, кроме груды обглоданных костей и брошенных внутренностей, и где-то, возможно, несколько близких мне людей сохранят смутные воспоминания о человеке, которым я притворялся. Даже не обо мне настоящем, что особенно обидно. Да и то помнить они будут недолго. Жизнь пойдет своим чередом без замечательного, великолепного Декстера. И хотя это совершенно неправильно, выхода нет. Конец, все кончено, finito[31].

Странно, что я не умер от жалости к самому себе прямо у всех на глазах, но если бы от этого умирали, вряд ли кто-нибудь доживал бы до четырнадцати лет. Я выжил и увидел, как они затаскивают Чатски по шаткому трапу на палубу. Человек в капюшоне с ружьем Сезара встал у гриля, откуда он мог держать под прицелом нас обоих. Бобби и Сезар подтащили Чатски к ногам Аланы и опустили его. Он упал лицом вниз и остался лежать безжизненной подрагивающей грудой. Из его спины торчало два дротика, что объясняло дрожь. Каким-то образом они смогли обойти его и выстрелить из полицейского парализатора, а затем оглушили ударом по голове. Вот тебе и помощь профессионала.

— Какой здоровый детина, — произнесла Алана, слегка толкая его ногой, — твой друг?

— Вроде того, — мрачно сказал я. В конце концов, я рассчитывал на его помощь, а он считался специалистом в таких вещах.

— Ну что, — задумчиво проговорила она, разглядывая Чатски, — он нам не нужен. В нем одни шрамы.

— Вообще то мне говорили, что где-то в глубине он может быть очень нежным, — произнес я с надеждой, — намного нежнее меня.

— Ооох, — простонал Чатски, — ооох, твою мать.

— Ни фига себе у него челюсть, — одобрительно присвистнул Сезар, — я его и вправду хорошо приложил. Он должен быть все еще в отключке.

— Где она? — спросил Чатски, продолжая дрожать. — С ней все в порядке?

— Нет, правда, я хорошо его приложил. Я знаю, я умею драться, — сказал Сезар, ни к кому не обращаясь.

— Она здесь, — ответил я, — без сознания.

Чатски сделал огромное усилие, вероятно, причинившее ему сильную боль, и перекатился так, чтобы ему было лучше меня видно. Я посмотрел в его глаза — они покраснели, и в них застыло страдание.

— Мы все просрали, приятель, — сказал он, — все.

Я не счел нужным комментировать столь очевидное заявление, и Чатски, опять устало выругавшись, сник на палубе.

— Оттащите его к сержанту Морган, — велела Алана, и Сезар с Бобби опять подхватили Чатски, подняли его на ноги и втащили в каюту. — Все остальные, — продолжила распоряжаться она, — бегите к полосе препятствий и проследите за тем, чтобы костер горел. Можете развлекаться. — Она кивнула Антуану: — Прихвати чашу для пунша.

Кто-то издал радостный вопль, и двое «пиратов» схватили котел на пять галлонов за ручки. Человек в капюшоне осторожно обошел их, продолжая держать ружье нацеленным на меня, пока пираты спускались по трапу и удалялись в парк. Когда они скрылись, я вновь оказался под ледяными струями взгляда Аланы.

— Ну что ж, — сказала она, и хотя я знал, что она не способна испытывать эмоции, в ее словах слышалась темная и страшная радость, исходящая от чешуйчатого монстра внутри ее, — вернемся к нашему кабанчику. — Она кивнула вышибале, и тот отступил к фальшборту, не опуская ружье. Алана шагнула ко мне.

Стояла весенняя ночь во Флориде, и температура была под восемьдесят градусов[32], и все же, когда она подошла, я почувствовал ледяной обжигающий ветер, проникший в самые глубины замка Декстера, и Пассажир поднялся на своих лапах и закричал в бессильной злобе. Мои кости покрылись трещинами, вены высохли, и весь мой мир сократился до пристальных и безумных глаз Аланы.

— Что ты знаешь о кошках, милый? — промурлыкала она. Вопрос выглядел риторическим, да и, кроме того, мое горло неожиданно слишком пересохло, чтобы я мог ответить. — Ты знаешь, они так любят играть со своей едой. — Она нежно погладила меня по щеке, а потом, не меняя выражения лица, влепила пощечину. — Я могла часами наблюдать за ними. Они так мучают свою маленькую мышку, ты видел когда-нибудь? Знаешь, почему они это делают, милый?

Она провела длинным, накрашенным красным лаком ногтем по моей груди, к плечу и руке, порезанной острым пальмовым листом. Алана нахмурилась, увидев раны.

— Знаешь, это, к сожалению, не просто жестокость. Хотя, я думаю, без нее все же не обошлось. — Она провела ногтем по одному из порезов. — Но дело в том, что от мучений в организме маленькой мышки вырабатывается адреналин.