Искры - Раффи

Никто из обитателей дома, кроме кошки, нс показался. Женщины, по обычаю этих мест, избегают показываться посторонним мужчинам, а дети, очевидно, спали — детских голосов не было слышно.

Айгестан поистине заслужил данное ему название.[30] Это — одно из красивейших предместий города, покрытое густолиственными садами; по обеим сторонам широких улиц, под сенью ив и тополей, протекают ручьи. С улиц не видно домов, не видно и окон — стоит сплошная стена, в которой пробита лишь одна дверь. Эта дверь ведет в дом, обращенный своими окнами в сад или цветник. Каждый дом стоит особняком и живет особой замкнутой жизнью. Такого типа был и дом мастера Фаноса.

Отведенная нам во втором этаже довольно уютная комната предназначалась, по-видимому, только для гостей. Сюда были снесены имевшиеся в доме красивые предметы домашнего обихода. На подоконниках — разновидная китайская и персидская утварь, оставшаяся с незапамятных времен и вышедшая из употребления: медные чаши, большие круглые подносы, тарелки, подсвечники, — все прекрасной художественной работы. Бросалось в глаза множество наргиле[31] и чибухов[32] с предлинными мундштуками из жасмина или ширазской вишни. Очевидно, здесь было в обычае иметь в доме столько чибухов и наргиле, сколько предполагалось гостей. По стенам развешены были всевозможные принадлежности военного обихода, начиная с допотопных железных секир, щитов, шлемов и броней вплоть до современных копий, карабинов, пистолетов и ружей; рядом — разнообразные местные музыкальные инструменты: саз, сантур, чонгур[33], свирель, бубен, барабан и др. Вероятно, хозяин дома умел играть на них; быть может, они предназначались и для гостей. Все это убранство дополняли несколько картин, как мне показалось, старинных мастеров. Кого изображали они — я так и не мог понять; судя по облачению и доспехам, это были цари и князья. Повсюду — букеты из засохших цветов: среди них выделялся бессмертник; цветы гор Васпуракана, и увянув, сохраняют свою красоту. Все говорило о том, что мастер Фанос был не только хорошим ремесленником, он обладал развитым вкусом, знал толк в редкостных вещах. Выбеленные известью стены были расписаны в персидском вкусе. На одной стене изображена была охота на тигра: юноша на слоне с длинным копьем в руке борется со страшным тигром; собаки окружили его, но ни одна не смеет подойти; зверь когтями впился в могучий хобот слона, а юноша вонзил копье хищнику в бок. Вот — церемония «салама»[34]. Какой-то восточный царь, усыпанный сверкающими драгоценными каменьями, торжественно восседает на троне; пред ним склонились сотни голов; подле трона — придворный оратор, с высоко поднятой рукой, восхваляет милости царя и несодеянные им подвиги. Далее изображен одряхлевший мусульманин — эфенди[35]. Склонясь на бархатные «мутакá»[36], разлегся он на мягком ковре; во рту у него еле дымится змеевидная трубка наргиле; две юные девушки нежно проводят ладонями по его вытянутым ногам; третья обвевает его старческое лицо опахалом из пальмовых ветвей. Вот — четыре чернокожих раба. Полунагие, босые, они несут на плечах роскошные носилки, на которых восседает их господин в златотканных одеждах. Две последние картины в особенности привлекли мое внимание.

Мне приходилось встречать в домах зажиточных персидских армян разукрашенные картинами комнаты; но те картины, обыкновенно, бывали бессодержательны: цветы, плоды на тарелках, сады или красивые женские лица. Но здесь, в гостиной мастера Фаноса, картины имели определенный смысл, словно были написаны по специальному заказу…

Пол комнаты не имел дощатого настила, но зато был покрыт камышовыми подстилками, а поверх устлан прекрасными персидскими коврами — изделие местного кустарного промысла. У стен были сложены свернутые постели. Судя по их количеству, можно было заключить, какой заботливостью окружал Фанос своих гостей и насколько он был подготовлен к их приему; а гостям в его доме не было переводу. Ни у кого из жителей Вана мне не случалось встречать европейской мебели. Здесь я увидел письменный стол и несколько стульев, хотя ими никто не пользовался. Под окнами комнаты выступал балкончик, осененный грушевыми и абрикосовыми деревьями; подымавшаяся от земли виноградная лоза, обвивая столбы, придавала балкону вид беседки.

В комнате стоял спертый воздух. Я вышел на балкон, взглянул на сад. Деревья были погружены в вечерний мрак, ни один лист не шевелился. Кругом было тихо; лишь неугомонный сверчок где-то поблизости тянул свою однообразную заунывную песенку.

Внизу во дворе горел огонь. Вокруг огня суетились почти все члены семьи Фаноса — готовили для нас ужин. Летней порой айгестанцы стряпают, едят и спят под открытым небом. С балкона было видно, как соседи на плоских кровлях совершали вечернюю трапезу. Стол освещала своеобразная восточная деревянная лампа, подобие высокой клетки, внутри которой горел огонь; поверх лампы был надет белый колпак из тонкого полотна для защиты огня от ветра.

В Ване царили те же обычаи, что и в наших краях. Ужинали на кровлях. За столом сидели только мужчины, женщины прислуживали им и садились кушать лишь тогда, когда мужчины кончали еду; девушки тут же готовили постели, а рядом матери баюкали младенцев. Как приятна жизнь на кровле под открытым небом, сколько незабываемых воспоминаний связано с ней!.. Глядишь вверх — над тобой усеянное звездами небо, вокруг — беспредельная ширь, льются ароматы цветов…

С кровель неслись звуки песен… Пели главным образом духовные песни. У ванцев мало светских песен, да и те весьма грустны и заунывны. Это признак безнадежного самоувеселения, — когда человек, лишенный светских удовольствий и их радостей, стремится к духовному, к небу. Кое-где играли на чонгуре. Звуки песен отдавались в безмолвии ночи, словно горькие стенания наболевшей души; даже застольная песня ванца смочена слезами…

Я слушал и слушал… Временами ночную тишину нарушал смешанный шум голосов. Гул постепенно нарастал… Вот раздался глухой выстрел… И все вновь смолкло… Наступила глубокая тишина…

— Опять перебесились негодяи, — проговорил мастер Фанос, быстрыми шагами проходя мимо меня, — утром опять будут убитые или раненые.

Там убивали, а здесь распевали духовные песни…

Но наш гостеприимный хозяин, по-видимому, был не из тех людей, которые довольствуются одной молитвой. Он вошел в комнату, поставил перед Асланом бутылку водки и тарелку с жареной сельдью, затем снял со стены ружье.

— Куда вы? — спросил Аслан.

— В нашем околотке буянят, пойду погляжу, — ответил он и быстро направился к выходу. Но что-то вспомнив, остановился на пороге.

— На ваше имя получены письма, — добавил он.

Вынув из-за пазухи целую пачку, Фанос передал их Аслану и бегом спустился по лестнице.

Аслан молча взял письма, подошел к свету и принялся внимательно