Польша и Россия. За что мы не любим друг друга - Александр Широкорад

Зато поляки издали по действиям на Западном фронте и войне на море значительно больше книг, и они были прекрасно иллюстрированы. Из-за близости языков перевод не вызывал особых трудностей. Лично у меня и сейчас на дальних полках пылятся несколько десятков книг по военной тематике на польском и русском языках, изданных в Польше в 1960–1989 гг.

Не буду лукавить, не имея практически никакой информации о негативных моментах взаимоотношений с поляками из советских источников и регулярно слушая западные радиостанции и читая польскую литературу, я сам был до 1990 г. умеренным бытовым полонофилом, то есть неадекватно оценивал взаимоотношения русских и поляков. И, кстати, зазорного тут ничего не вижу. Вот, например, археолог нашел стелу с текстом, посвященным успешному походу какого-либо египетского фараона или ассирийского царя, и он, естественно, публикует этот текст, считая оного владыку величайшим полководцем древности. И лишь когда находятся более достоверные источники, опровергающие похвальбу фараона, то только тогда ученый может начать анализировать материалы и давать свои умозаключения.

А почему польская военная литература «пылится» у меня на полках? Да потому, что в начале 1990-х гг. на Запад, Юг и Восток распахнулись не только окна, но и двери, и сейчас на передних полках польские книжки заменили отечественные, немецкие, английские, американские и другие книги о войне и военной тематике. Ну а новых польских военных изданий я не вижу ни в книжных магазинах, ни на «толкучках». Нет, в Польше они издаются, и в еще большем ассортименте, чем при социализме, но в России они уже никому не нужны. А у нас рынок, где спрос рождает предложение. При открытых настежь дверях никто не лазит в форточку.

Равно, теперь мало кому нужны польская косметика, тряпки и даже кинофильмы. Недавно я по работе искал польские фильмы 1960–1980-х гг. Зашел на «Горбушку» и в ряд других магазинчиков, где продают диски с фильмами. На вопрос о польских комедиях 1960–1980-х гг. продавцы на меня смотрели, как в афишу коза. Вот, мол, французские, итальянские, советские, но эти… спросом не пользуются.

Как бы наши дипломаты и СМИ повежливее намекнули бы полякам, что «золотые» для Польши 1960–1990-е гг. минули, и теперь Россия не нуждается ни в польских товарах, ни в польской культуре. Слишком сильное утверждение? Так это не я говорю, а рынок!

А вот панове без российских углеводородов и вообще без торговли с Россией вряд ли обойдутся. Не пора ли впервые за тысячу лет отношений с Россией забыть про польский гонор и пораскинуть мозгами, как жить дальше.

Ну а от полонофилов поневоле перейдем к полонофилам-конъюнктурщикам, точнее, к просто интеллигентам-шулерам.

«Любовь к Польше – неизбежность для русского интеллигента» – так писал один не самый известный поэт Давид Самойлов. В том, был ли «русским интеллигентом» Давид Самуилович Кацман, живший и умерший в Эстонии, я спорить не буду. Знал ли он, что делали поляки с его соплеменниками в 1939–1944 гг., не говоря уж о прошлых временах, я не знаю.

Но если он прав, то можно ли считать интеллигентами Александра Пушкина, Михаила Лермонтова, Федора Достоевского, Федора Тютчева, Николая Некрасова, Петра Чаадаева, Константина Леонтьева, Василия Жуковского, Владимира Даля, Николая Лескова, Константина Аксакова, Алексея Хомякова, Вильгельма Кюхельбекера?

Цитировать «Клеветников России» или «Бородинскую годовщину» я не буду. Думаю, их наизусть должен знать каждый русский человек. Я говорю «русский» в широком смысле слова, то есть и татарин, и чуваш, и др.

Но наши мудрые пушкинисты утаили от народа, что поручик Пушкин в составе драгунского Финляндского полка усмирял в 1831 г. буйных панов. Александр Сергеевич лично хлопотал, чтобы брата Льва зачислили в этот полк и в письме от 6 апреля 1831 г. поэт наставлял братца, застрявшего в Чугуеве: «Ты мог уже быть на Висле. Немедленно поезжай в полк»[198]. За операции в Польше поручик Лев Пушкин был произведен в капитаны.

Полонофилами же у нас за редким исключением были поэты и писатели, широко известные в узком кругу. Как уже говорилось, бытовым полонофилам искренне нравились польская культура, книги, кино, тряпки и милые мордашки Збигнева Цибульского и Даниэля Ольбрыхского. Ну а полонофилы-политики использовали поляков исключительно в своих целях, при этом были безразличны к их интересам и в большинстве случаев не пытались разобраться в конечных целях своих польских союзников.

Впервые политические полонофилы реально заявили о себе в ходе польского восстания 1830 г. Поляков поддержали Герцен и Огарев, кое-кто из декабристов, а из более-менее известных фигур – князь Вяземский.

Богатый русский барин Петр Андреевич в молодые годы любил фрондировать. В польских делах он мало что понимал, но зато обожал выступать в салонах. И по салонам разошлось мудрое княжеское высказывание: «Наши действия в Польше откинут нас на 50 лет от просвещения Европейского»[199].

Вяземский пишет письмо Пушкину, в котором ругает Жуковского: «Охота ему было писать шинельные стихи (стихотворцы, которые в Москве ходят в шинелях по домам с поздравительными обедами), и не совестно ли “Певцу во стане русских воинов” и “Певцу на Кремле” сравнивать нынешнее событие с Бородином? Там мы бились один против 10, а здесь, напротив, 10 против одного»[200]. Обличая Жуковского, он пытается оскорбить Пушкина. Однако, написав mot[201], Петр Андреевич задумался о вспыльчивости Александра Сергеевича, вызывавшего к барьеру за одно обидное слово, и счел за лучшее письмо не отправлять.

А днем позже князь занес в свою записную книжку: «Стихи Жуковского навели на меня тоску… Мало ли что политика может и должна делать? Ей нужны палачи, но разве вы будете их петь… Как ни говори, а стихи Жуковского – une question de vie et de mort [вопрос жизни и смерти (фр.). – А.Ш.], между нами… я предпочел бы им смерть… Будь у нас гласность печати, никогда Жуковский не подумал бы, Пушкин не осмелился бы воспеть победы Паскевича…

Неужели Пушкин не убедился, что нам с Европою воевать была бы смерть. Зачем же говорить нелепости и еще против совести и более всего без пользы?»[202].

В 1993 г. последние фразы «историк литературы» Вадим Гершевич Перельмутер прокомментировал: «Историческая оценка, данная Вяземским происшедшему, точна и однозначна… Сам того не ведая, он предрекает – за четверть века! – военную катастрофу 1855 года»[203].