Расколотое небо - Кори Маккарти

Вода просочилась ей под одежду, приведя тело в возбуждение, и все же в голове у нее промелькнул «Феникс». Откуда он взялся? Почему он появился? И почему Кейлу не хотелось, чтобы она о нем знала?

– Мы видели еще один «Стрикер», – сказала она его макушке.

Бунтарь был слишком занят тем, что целовал ее шею.

– Не догадывался, насколько ты мне нравишься, пока мне не показалось, что ты вот-вот погибнешь. Кажется, я тебя люблю.

– Это глупо! – Она перепрыгнула через его признание, словно это была грязная лужа. – Почему ты решил, что я погибну?

Бунтарь нахмурился:

– Почему это тебя любить глупо?

– Потому что ты меня не знаешь.

– Еще как знаю-то!

Он крепче сжал ее бедра и поцеловал ее в шею, словно других доказательств не нужно было.

– Бунтарь, какой у меня любимый цвет?

– Чего?

– Вот именно. – Чейз схватила его за волосы и прервала отчаянное стремление его лица добраться до ее выреза. – Отвечай: почему ты решил, что мы гибнем?

– По каналу экстренной связи завопили, что вы сейчас разобьетесь, а у нас не хватило бы топлива, чтобы до вас долететь. Сильф запаниковала.

– Погоди! Сильф волновалась за нас?

– У боевого пилота Барби все-таки есть сердце.

Он попытался снова ее поцеловать, но она отстранилась.

– Значит… вас вызвали меня спасать? Диспетчерская нарушила радиомолчание? Что они сказали?

– Кейл орал: «К «Дракону»! «Дракон» падает!» Он несколько раз это повторил. Они хотели, чтобы мы к вам подлетели, хоть я и не понимаю, что мы могли сделать – разве только стеречь место крушения. Может, засечь ваш парашют, если бы вы успели катапультироваться.

Чейз обдумывала услышанное.

– Они именно вас вызвали? Называли «Пегас»? Говорили: «Пегас», летите к «Дракону»?

Бунтарь досадливо вздохнул.

– А к кому еще они могли обращаться?

Он притянул ее к себе и поцеловал в макушку, так что ей захотелось оттолкнуть его и привести волосы в порядок. Только она не стала.

Все начало сходиться.

«Дракон» падает!

Вот почему появился третий «Стрикер». «Феникс» не вражеский. Он был настроен на ту же частоту экстренной связи.

Пилот ответил на призыв их спасти.

Пиппин обнаружился у них в комнатушке. С измученным видом он валялся на нижней койке. Когда Чейз вошла, он стянул с головы громадные наушники – и из них загрохотала классическая музыка.

– Что было с Кейлом?

– Он ничего не захотел говорить, но, прибегнув к дедукции, я выяснила, что кем бы «Феникс» ни был, он не вражеский. Диспетчерская его вызвала. Там решили, что мы падаем.

– И как это они могли сделать такую ошибку? – съехидничал Пиппин.

Усталость накатила на Чейз. Летать – это одно, а вот разбираться с чужими эмоциями, даже с эмоциями Пиппина, было для нее мучительно трудно, хоть ей и не нравилось в этом признаваться. Дело было тонкое. Пиппин держался так отстраненно и холодно из-за чего-то важного. Она понимала, что ей следует действовать с оглядкой, но когда он попытался спрятаться под своими наушниками, она взяла и села прямо на него.

– Ты странно себя ведешь с того момента, как мы увидели третий «Стрикер».

– Ты вся мокрая!

Он столкнул ее с себя.

– Случайно вышло в душевой.

Пиппин выгнул бровь, заставив ее почувствовать себя виноватой. Это удавалось только ему – и она такого не любила.

– Бунтарь? Или мы его уже кем-то заменили?

– Бунтарь, но спасибо тебе. – Она стала расшнуровывать ботинки, чтобы не смотреть на Пиппина. Та волна адреналина, на которой она отправилась из кабинета Кейла в рекреацию, а потом в мужскую раздевалку, стремительно уходила. На ее место вползала тишина. – Я застукала Сильф за попыткой уничтожить Тэннеру лицо в рекреации. Он болтал о нас с Бунтарем.

– Тэннера отчислят, если он не возьмется за ум, – сказал Пиппин. – Ты об этом тревожишься?

Чейз кивнула. Неужели она ранила Тэннера настолько сильно, что он готов бросить академию? Она потерла лицо.

– Такое чувство, будто смотрю, как он разбивается и горит.

– В каком-то смысле это так и есть. – Взгляд Пиппина был жестким и мрачным. – Тебе не стоило с ним играть. Его чувства к тебе были настоящими.

– Я не играла, но у меня действительно такое ощущение, будто я застряла на карусели. Одни и те же проблемы, снова и снова. – Чувство вины обрушилось на нее лавиной. – Бунтарь сказал, что меня любит. Уф!

– А ты ему ответила, что он тебя не знает?

– Откуда ты…

– Ты всегда так отвечаешь. Послушай, у меня идея: а почему бы тебе не дать ему тебя узнать?

– Я ему не доверяю. – Она ожидала, что Пиппин скажет что-нибудь ехидное, но он промолчал. – Может, мне просто приходится так делать. Чтобы забыть о приближающейся проверке и прочем. Кейл понимает.

– Уверяю тебя: Кейл не понимает твоих любовных побед. – Пиппин перелистнул страничку своей записной книжки. – И эпизоды, когда тебе «приходится так делать», становятся все хуже.

Возможно, он говорил о Тэннере или Бунтаре, но ей показалось, что он имеет в виду нечто большее.

– Пип, сегодня… ты же не думал, что мы погибнем?

Когда Бунтарь сказал такое, это прозвучало глупо, но сейчас Чейз посмотрела на свой финт с точки зрения Пиппина. Близость земли. Кажущееся необратимым падение…

Не отвечая, он нахлобучил наушники. До нее донесся маршевый ритм «Оды к радости» – и ей вспомнилось его отчаянное мурлыканье, когда они неслись к земле. Она его напугала. Вот почему он вел себя так странно.

– Извини, – выдавила она, но это не помогло.

Может, слово испортилось.

– Я правда извиняюсь, – повторила она. Пиппин что-то корябал в записной книжке, словно не услышал ее. Она попыталась заглянуть туда. – Ты ведь знаешь, что у «Оды к радости» есть стихи? На немецком.

– Это называется «слова». И я придерживаюсь мнения, что эта песня вовсе не о радости.

– А о чем же тогда?

– Твои извинения приняты, Чейз. – Он закрыл книжку у себя на груди. – Тебя моя музыка не интересует. Ты притворяешься, потому что тебе стыдно. – Он взмахнул рукой, словно волшебник. – Я освобождаю тебя от чувства вины.

Наверное, его жест сработал бы, если бы он тут же не ушел и не сел за свой стол. Она устроилась на его подушке, бросив взгляд на его семейные фотографии, пристроенные между прутьями верхней койки. Десятки снимков трех его младших братьев и его толстобедрой матери. И даже одна фотография его отца, человека, которого он назвал «прямым, как флагшток».