Жизнеописание - Софроний Врачанский

тот час излился свыше град с орех, но мало продолжался и прошел. Тогда пришел один священник в церковь и сказал мне, что пришли Пазвандоглу гайдуки около двух тысяч. И поразбивали ворота и двери, и в нашем подворье расположились, и все мои вещи растащили. А мне куда идти? Голова пошла кругом! Тогда были там сборщик налога с овец и коз кир Константин[208] со слугой[209] со стражниками и душ 60 овчаров с ним пришли на базар взять по обычаю овец как налог. И послал я того священника к нему, и пришли его люди, и взяли меня из церкви, и привели меня в его дом. И жил я там 19 дней. И там были из пазвандовых людей на постое, пьяные, и чинили зло. Того ради взял кир Константин двоих людей от аги, которого звали Гошаницали-Халил[210]. И жили они там с нами, вместе хлеб ели. Приходили извне и кырджалии. И я сидел меж них, валашская баранья шапка у меня на голове, — звали меня писец[211] Стоян. Не мог я ни прочитать что-либо, ни молитву сотворить. Однажды сказал мне Константин чорбаджий: «Мы, — сказал, — хотим идти в Тырново, но через Волощину[212], потому что не смеем из-за кырджалиев идти напрямик». И стал я думать, что мне делать. Остаться в Плевене среди кырджалиев одному — не след. Пойти во Врацу — не смею. Пойти с ними в Волощину? Что там буду делать? Хотелось мне пойти во Врацу, но не смею взять турка провожатого, чтобы не сказал обо мне кому-либо. И взял я одного человека христианина у Константина чорбаджия, и встали мы ночью, а ночь — короткая, майская. Четверо нас — через леса, через поля наугад идем, а не дорогой. Дошли мы до Искыра реки[213], а ту реку без ладьи не переплыть никак. Напротив село Коинлари. Кричим, — не слыхать от речного шума. Людей — ни души, а вечер настал, дождь пошел. Выстрелить из ружья не смеем — потому в селе быть, может гайдуки Пазвандоглу. Что нам делать? Потеряли голову мы. Наконец, увидели мы коровьего пастуха, и он узнал нас и пошел сказать в село. И приплыли люди в ладье, а ладья эта — смертное корыто — вместила трехчетырех человек, а коням надо переплыть безо всего на себе. А когда погнали мы коней переплыть реку, взял да убежал назад в лес один конь. Боже мой, что нам делать? Стемнело. Те кони переплыли на ту сторону, а этот убежал в лес. Тех ли стеречь, этого ли ловить? А эту смертную реку ночью, в темени, как нам переплыть? Все утонем. Но помог бог, и тот конь не ушел далече, вернулся и пошел к другим коням. И как переплыли мы ту реку, полегчало у нас на душе, потому что около Врацы не было такого страха от кырджалиев. И пришли мы, наконец, во Врацу. И тот год прожил я там до святого Димитрия, не смел выйти никак. И после святого Димитрия встал я и пошел в Плевен, и там были пазвандовы гайдуки. И жил там до святого Николая[214], и собрали попы подать. После увидел я, что начали те пазвандовы гайдуки во множестве собираться в Плевене, и убоялся я, чтоб не учинили мне какого зла. И ушел я из Плевена в лето 1799-е в месяце декабре и пошел я в Никополь[215], чтобы переехать Дунай и пойти опять в Волощину. Но как Дунай замерз с обеих сторон, нельзя было перейти его. Потому остался я в Никополе шесть дней. После услыхал я, что идет в Никополь Диавур-имам[216], и убоялся я, и много денег дал, и перевезли нас через Дунай, но с каким страхом! Проломился лед и провалился один из коней и утонул. А других коней связали и на доске по льду выволокли. И пока дошли до Зимнича[217]; едва не померли от стужи. А Валашская земля — голая, не видно ни дороги, ни жилья, шесть часов пути едва за три дня прошли.

В лето 1800-е опять поднялось войско царское на Пазвандоглу: Мурузбей бухарестский[218] из Волощины и паши из Туретчины. Но ради какой причины, сказать вам? Был один султан в селе Вербица, который был славен тем, что победил немцев при Гюргево[219]. и потому возгордился и не хотел покориться визирю, что был в Шумене с войском турецким. И визирь повелел разорить его палаты. А он убежал в Московию и прожил там шесть лет. После пришел под рукою московскою в Царьград[220], и повелел ему царь вновь выстроить себе палаты. А когда уходил он в Вербицу, собрал войско из турок и христиан. И пошел в Видин, — незнамо о чем толковали с Пазвандоглу. Но пошла молва, что уговорились с Пазвандоглу султану стать царем, а Пазвандоглу — визирем[221]. Ради того ли или иного, но опять двинулось войско на Видин. А мне что делать? Денег и на прожитье не стало, подать с меня ищут. Уйти — худо, не уйти — опять худо. Сперва надобно взять позволение у видинского паши на сбор владычной подати. А я — без митрополии и без епископии, и невозможно мне взять позволение. Был один монах именем Каллиник в Волошине, в монастыре Мариуца игумен[222]. И был он человек непокорный, не клонил головы ни перед кем, а наипаче перед угровлахийским митрополитом. А тот по некоему суду заключил его в тюрьму[223]. А он по своему упорству что сделал! Послал человека в Видин и обещал Пазвандоглу сорок кошелей[224], чтобы учинил его архиереем Видина, так как Пазвандоглу по некой причине имел гнев и ненависть против видинского архиерея[225]. А тот Каллиник монах, зная это, потому и пошел в Видин, надумав некую хитрость. И прогнал Пазвандоглу того архиерея[226] и взял у него все, что он имел, и послал того Каллиника быть в митрополии наместо архиерея[227], пока не придет ему позволение от патриарха учинить его видинским владыкой. А я, имея с тем Каллиником дружбу с давних времен, послал просительное письмо к нему, чтобы имел он смелость перед Пазвандоглу получить от паши или от его кехайи[228] позволительную грамоту пойти мне собирать владычную подать.