Кавказская Одиссея и граф Николаевич - Елена Мищенко

В очередное путешествие на Кавказ мы ехали уже на двух машинах. Во второй машине за рулем сидел наш близкий приятель Леня Зимин, тоже большой любитель путешествий, и я с ним за компанию. Задняя передача отказала в районе Пятигорска. Механик на СТО заявил, что у него нет сейчас времени – посмотрит завтра. Ночевали на месте дуэли Лермонтова. В голову лезли тяжелые мысли. На следующий день механик был особенно мрачен и окутан легким облаком перегара. Мы ходили за ним и заискивающе смотрели ему в глаза. Наконец он сменил гнев на милость:

– Ты давай, это, раскидай двигатель. Я же так ни хрена не вижу.

Мы сидели полдня с раскиданным двигателем и призывно выкрикивали: «Все готово!». Он немного поковырялся и велел собирать. В собранном виде машина тоже ездила только в одном направлении. Весь наш дальнейший путь и преодоление Мамисонского перевала проходили под девизом «Только вперед!», что создавало дикие ситуации. На самом перевале были огромные снежные языки. В этих местах приходилось спускать машины в ущелье и вытаскивать на руках. Помогли осетинские пастухи. Наше пиво и консервы скрасили их диету, состоящую из баранины и овечьего сыра. Зато по ту сторону перевала в районе Они и Амбралаури нас встречали криками «Ура!» Оказывается, это был местный путь «из варяг в греки». В связи с тем, что Клухорский перевал в последний раз использовали только во время войны, а Крестовый перевал находился под строжайшим контролем милиции, открытие Мамисонского перевала, то есть первую машину, ждало все местное население, дабы начать экспортировать мандарины в Москву. На обратном пути за Ростовом после очередного привала автомобиль уже не ездил ни вперед, ни назад, и отправился в Киев волоком вместе с бедным Леней.

У нас тоже поменялись планы. На обратном пути мы должны были заехать в Донецк к нашему институтскому другу Михаилу Кацу. Миша был старше нас и принадлежал к малочисленной когорте людей комсомольского порыва. Он был знатоком поэзии, остроумнейшим человеком и душой всех наших институтских компаний. О своем приезде мы его предупреждали многократно. В одном из кавказских городов мы обнаружили на почте бланки правительственных телеграмм и регулярно посылали на них депеши от Малого Совнаркома в Донецк. Миша в ответ обещал к нашему приезду зажарить гуся. Однако в Донецк мы так и не смогли заехать. По приезде в Киев я обнаружил телеграмму в три адреса – мне, товарищу Паниковскому и председателю общества охраны птиц товарищу Мациевскому: «Немедленно телеграфируйте что делать гусем».

И, конечно же, мы путешествовали по Западной Украине. Мы с удовольствием ездили там целый месяц, любуясь красотами мохнатых живописных гор, ставили палатки у бурных горных речек, дивились совершенству деревянных церквей. Посетили Мукачево, Ясиня, Яремчу, Ворохту… При подъезде к Ворохте нас поразил монумент – это была огромная статуя баскетболистки, поставленная в спортивном комплексе на въезде. Я сначала не мог понять, почему она смотрится так непристойно. Когда я рассмотрел ее вблизи и поговорил с местными жителями, мне все стало ясно. Статуя была сделана без особых тонкостей, и после очередной побелки потеряла контуры спортивной майки и трусов. Директор заведения посчитал это неприличным и заставил местного художника нарисовать на ней трусы черным битумом. Вот после этого она стала-таки голой дамой без лифчика. Сфотографировавшись с легкомысленной спортсменкой, мы направились домой. Путь наш лежал через Коростышев, где мы решили пообедать в придорожном ресторане с лирическим названием «Гранит», очевидно, в честь небезызвестного Коросты-шевского карьера. Бифштекс, заказанный нами, вызывал некоторые ассоциации с названием ресторана.

Но все это было потом. А пока я застал своих коллег-проектировщиков притихшими за своими столами и ожидающими, чем кончится крестовый поход на архитекторов.

Никита Сергеевич Хрущев считал себя абсолютным авторитетом в трех областях: сельском хозяйстве, изобразительном искусстве (а, заодно, и поэзии), архитектуре и строительстве. Первое закончилось общей кукурузоизацией, отсутствием табака и очередями за хлебом. Второе – разгромом молодых дарований в Манеже и установлением глобального и бесповоротного «соцреализма», а также преданием анафеме Фалька, Жутовского, Неизвестного, разгромом Евтушенко, Вознесенского и иже с ними.

В области архитектуры и строительства эта тенденция привела сначала к «Постановлению об излишествах», в котором удалось расправиться со всеми архитекторами разом, и к новому разгрому Академии.

Бедная Академия строительства и архитектуры, организованная на костях Академии архитектуры в 1956 году, просуществовала недолго, так как она мешала Никите Сергеевичу и его соратникам командовать строительством. Она рухнула в 1964 году, и на сей раз – окончательно.

Слухи об этом поползли заранее. В то время президентом был инженер Бакума Павел Федорович. Архитекторов-академиков, как и всех прочих архитекторов, уличенных во всяческих бедах нашего строительства, отодвинули на второй план. Вице-президентом был Анатолий Владимирович Добровольский. Елизаров Виктор Дмитриевич был освобожденным членом президиума. Неожиданно произошла рокировка – Добровольский и Елизаров поменялись местами. У Елизарова была всего лишь кандидатская степень, у Добровольского – никакой. Былые заслуги архитекторов-практиков Украины в Москве не очень признавали.

Сильные мира сего в архитектуре забеспокоились о своем будущем. Запахло порохом. Была назначена защита сразу двух докторов-соискателей Honoris cause, то есть без всяких диссертаций, по совокупности работ. Защиты эти носили для нас крайне необычный и интригующий характер. Соискателей (Добровольского и Елизарова) на Совете не было. На Ученом совете академии от имени соискателей выступали академики-представители и рассказывали об их деятельности. Сами же соискатели сидели дома, нервничали и с нетерпением смотрели на телефонную трубку – когда же это все кончится. В Киеве все это кончилось полным триумфом, после чего документы уехали в Москву в страшную организацию, именуемую ВАК – Всесоюзная аттестационная комиссия. Но тут уже ничего не могло помочь. В это время рухнула Академия, и чиновники ВАКа этим воспользовались мгновенно.

«Кто такой Добровольский?», – вопрошали они. «Как же, он известнейший архитектор, застроивший половину Киева, весь Крещатик…» «Нет, мы присуждаем ученые степени только за научные работы. Кто такой ваш Добровольский? Такого ученого мы слыхом не слыхивали, и не просите. Отказать». Та же процедура произошла и с Елизаровым.

На обломках Академии были организованы институты, среди которых наиболее крупным стал КиевЗНИИЭП во главе с Елизаровым. Академик Добровольский, блестящий архитектор, автор огромного количества зданий, Крещатика, стал безработным архитектором.

– Я стал простым советским безработным, – с грустью поведал он мне при встрече. – Я, действительный член Академии строительства и архитектуры СССР, действительный член Академии строительства и архитектуры УССР, вице-президент Академии, хожу сейчас и прошу, чтобы меня взяли куда-нибудь на работу хотя бы рядовым архитектором или чертежником. Слава богу, что твой отец, по доброте душевной, предложил мне свое фиктивное место.