Тысяча ночей и еще одна. Истории о женщинах в мужском мире - Ханан Аль-Шейх

– Оставить вас? – вздохнул носильщик. – Вы просите меня расстаться с душой своей и умереть? Почему бы нам вчетвером не превратить ночь в день, а завтра, обещаю, каждый из нас пойдет своей дорогой.

– Позволь ему остаться, сестра, – сказала хозяйке дома та, что делала покупки. – Ведь второго такого в целом мире не сыщешь, и, даже если бы мы попросили мужчину у самого Аллаха в святую ночь, когда исполняются все желания, он бы не смог послать нам такого.

И хозяйка дома согласилась, но сказала носильщику:

– Хорошо, ты проведешь эту ночь с нами, но помни: что бы ни видели твои глаза, язык твой должен онеметь и не искать ничему объяснения, даже если ты будешь сгорать от любопытства.

– С этой минуты я слеп и нем, – обещал носильщик.

Он закрыл глаза и стал щупать их груди, приговаривая:

– Что это такое… ничего не вижу!

Две сестры засмеялись, но хозяйка дома строго указала на дверь в другую комнату:

– Ты видел эту надпись?

Носильщик подошел ближе и прочел надпись на двери: «Не говори о том, что тебя не касается, чтобы не услышать то, что тебе не понравится».

– Обещаю, что не стану говорить о том, что меня не касается! – торжественно воскликнул он.

Хозяйка дома и привратница сели с ним рядом, а третья сестра зажгла свечи и благовония, и все четверо болтали, пили вино и ласкали друг друга, пока не услышали стук в дверь. Привратница вскочила, чтобы открыть.

Через какое-то время она, посмеиваясь, вернулась и прошептала:

– Послушайте, у двери стоят три дервиша с выбритыми подбородками, головами и бровями, и каждый из них крив на один правый глаз. Они говорят, что пришли в Багдад только сегодня в поисках ночлега, готовы переночевать в нашем саду или на конюшне. Они до того смешны, что вызвали бы улыбку даже у безутешной вдовы.

Сестры переглянулись.

– Впусти их, – решила хозяйка дома. – На том же условии, что носильщика: пусть останутся у них только глаза, но не языки.

– По глазу на каждого, – уточнил носильщик, и все засмеялись.

Дервиши и впрямь оказались смешными.

– Благодарим вас, храни вас Аллах за вашу доброту, – поклонились они вставшим навстречу сестрам.

Они глазели по сторонам, очарованные красотой роскошных покоев. При виде зажженных свечей и богатой трапезы на столе у них вырвался вздох восторга, а глядя на фонтан, они и вовсе раскрыли рты. Вдруг один из них увидел носильщика, растянувшегося на полу, усталого от выпивки и игр с девушками.

– Может быть, он и араб, но он такой же дервиш, как мы, – промолвил странник.

Носильщик вскочил и крикнул:

– Сидите и не болтайте! Или вы забыли, на каком условии вас впустили? Разве вы не прочли слова, начертанные на двери?

И дервиши прочитали надпись: «Не говори о том, что тебя не касается, чтобы не услышать то, что тебе не понравится».

– Прости нас великодушно, – смиренно сказал дервиш. – Да, мы обещали, и уж будьте уверены, можете делать с нами что угодно, если обещание свое мы нарушим.

– Ну, будет вам, помиритесь! – сказала хозяйка дома.

Одна из сестер принесла дервишам еды и напитков; подкрепившись, они поблагодарили девушек и попросили подать им бубен, флейту и персидскую арфу. Настроили инструменты и стали играть, подпевая. Девушки принялись вторить им, да так громко, с таким воодушевлением, что голоса их заглушали голоса дервишей и носильщика.

Но тут постучали в дверь, и привратница пошла взглянуть, кто пришел.

– Это три купца из Мосула, – сообщила она, вернувшись. – Прибыли в Багдад десять дней назад и остановились на лучшем из постоялых дворов. Багдадский купец пригласил их поужинать, призвал певиц и музыкантов. Все напились допьяна, шум стоял такой, что к дому прибыли стражи порядка. Купцы испугались, перескочили через стену и бросились наутек. Они бежали и бежали, пока не услышали наше пение. Они боятся возвращаться, чтобы не встретить ненароком тех самых стражей и не попасть в тюрьму за пьянство. Купцы спрашивают, не приютим ли мы их на этот вечер? Один из них даже поцеловал предо мной землю. На вид они люди богатые и знатные.

Хозяйка дома поглядела на сестер – они просто сгорали от любопытства.

– Впусти их, – приказала она.

Привратница вышла и вернулась с купцами. Все поднялись им навстречу, приветствуя их.

– Мы рады и счастливы видеть дорогих гостей в нашем доме, но есть одно условие, – сказала хозяйка дома.

– Что за условие, госпожа? – спросил один из купцов.

И хозяйка дома ответила:

– Не спрашивайте ни о чем, что видите или слышите в этом доме: не говорите о том, что вас не касается, чтобы не услышать то, что вам не понравится.

– Не сомневайся, твое условие принято, – ответили купцы с поклоном.

Им принесли еду и напитки, но купцы к ним не притронулись. Они с изумлением смотрели на кривых дервишей, находившихся в таком великолепном доме с женщинами несравненной красоты, очарования, красноречия и великодушия. Неужто они живут с дервишами?

Купцы, надо сказать, были так поражены увиденным, что даже не слышали храпа носильщика, который напился так, что заснул на полу. Вдруг хозяйка дома сказала:

– О сестры мои, давайте исполним наш долг.

Привратница встала, убрала со стола, зажгла новые свечи, переменила благовония, а закупщица подошла к носильщику.

– Поднимайся, лентяй ты эдакий, помоги нам, – растолкала она его.

– Что такое? – Носильщик с трудом поднялся с пола: ноги плохо его слушались. Однако последовал за закупщицей, которая подошла к большому чулану и отворила дверь. В чулане сидели на цепи две черные гончие.

– Веди их на средину зала, – велела красавица. А сама засучила рукава и взяла в руки плетку. И еще она взяла лютню в чехле из желтого атласа с кистями и тоже вернулась к гостям. Она села лицом к хозяйке дома, вынула из чехла лютню и стала играть, напевая с великим пылом:

Хозяйка дома велела носильщику подвести к ней собак. Те понурили головы, попятились и заскулили, но хозяйка осыпала их бока жестокими ударами: не тронули ее ни жалостный визг, ни плач животных, она била и считала удары плетки.

Закупщица все пела, с болью и отчаянием:

Тут привратница расплакалась и закричала: «Ой-ой-ой!», и плач ее смешивался с пением, воем собак и голосом хозяйки дома, отсчитывающей удары. Поющая склонила голову к лютне, прижала ее к груди, словно желая, чтобы мелодия вторила биению сердца.