Месть в конверте - Фридрих Незнанский

Нельзя сказать, что юность будущего генерала Жаворонкова, проведенная в Волгограде, была наполнена особо яркими, запоминающимися событиями. Школьные годы и вообще слились в какой-то единый временной блок: припомнить, что происходило в восьмом классе, а что относилось уже к десятому, было весьма затруднительно даже при весьма тренированной профессиональной памяти генерала. Да, честно говоря, Георгий Федорович и не очень увлекался подобными воспоминаниями. Как правило, всю жизнь было как-то не до того, находилось что-то более важное, о чем надо было думать и помнить.

Читал он много и увлеченно. Лет до семнадцати-восемнадцати — совершенно бессистемно, потом как-то научился дифференцировать и отсеивать действительно интересующее от необязательного. Домашняя библиотека — весьма скромная по объему и содержанию — была изучена, разумеется, вдоль и поперек, довольно скоро были исчерпаны и ресурсы школьной, вполне приличной библиотеки. Благо поблизости от школы находилась еще одна, какая-то централизованная библиотека, районная или областная — черт его упомнит сейчас! Там было чем поживиться! Но возникали и сложности. Книги выдавались на неделю в количестве не более трех, причем одна из них должна была быть обязательно идеологически-политической направленности, преимущественно по местной тематике: Сталинградская битва и все с ней связанное. Подобная обязаловка Георгия не шокировала. Тема войны была ему по-настоящему интересна. Но вот качество предлагаемых книг!.. Ведь на одну «В окопах Сталинграда» Виктора Некрасова приходилось несколько десятков откровенно халтурных поделок. А не читать или хотя бы не просматривать эту «нагрузку» было нельзя: библиотекарь, особенно для читателя, который вместо положенной недели прибегал за новыми книгами каждые два-три дня, вполне мог устроить своего рода экзамен: «Ну и как тебе понравилась книга? Все понял? Да и вообще, читал ли ты ее?» И проштрафившегося могли занести в черный список, прекратив выдачу нормальной литературы, а то и вообще «отлучить от кормушки».

Нет, закоренелым нелюдимом и домоседом Георгий конечно же не был. Напротив, он с удовольствием откликался на малейшие проявления дружественности со стороны одноклассников, с радостью пошел бы на более тесный контакт, но… Как-то не очень получалось. И, как ни странно, не последнюю роль в этом играла география. Когда Пашка Зайцев, внук председателя горисполкома, прокидывал: «Мужики, дед из Лондона привез настоящий альбом „Битлов“. Значит, так: в два у меня английский, а к четырем — все ко мне!» — Жора с радостью принимал приглашение, да вот только воспользоваться им мог не всегда. Ну не болтаться же, в самом деле, два-три часа по городу просто так. А пока доберешься домой — уже пора возвращаться назад, и зачастую не только к четырем, а и к шести не всегда успеешь. Один раз не пришел, второй раз опоздал на полтора часа, а потом как-то и приглашать перестали. Да и вообще, честно говоря, среди одноклассников, в большинстве своем представителей «золотой молодежи» города, племянников и внучек директоров крупнейших заводов, деток секретарей райкомов, дочек заведующих гороно и облздравотделом, Георгий чувствовал себя белой вороной. Нет, нельзя сказать, что наследники нарождающейся «номенклатуры» вели себя как-то по-особому вызывающе или пренебрежительно — будущее снобство и барство в те годы еще только начинало расцветать, разве что детки руководящих торгашей уже в полной мере были исполнены собственной значимости и причастности к «небожительству», но таких в классе было лишь двое-трое, и они не делали погоду. Но все равно дистанция между «ними», избранными, и простыми смертными ощущалась уже очень отчетливо. Заработал ли Георгий на этой, с одной стороны, близости, а с другой — отстраненности от «высшего» круга какой-то комплекс? Он считал, что нет, что завистливость и ревнивость к чужой, явно более обеспеченной и благополучной жизни ему несвойственна. Но поди же знай, что и как преломляется в подсознании, особенно в подсознании человека совсем юного, можно сказать, только формирующегося, что прошло незамеченным, а что оставило глубокий и, возможно, даже болезненный след. Впрочем, к последнему году в школе все как-то притерлось, уравновесилось. И вечеринки в домах одноклассников шли своим чередом с непременным участием Георгия. А когда выяснилось, что его отец довольно часто уезжает в командировки, а мать в эти дни ночует у знакомых на «Красном Октябре», поблизости от места работы, и, следовательно, есть пустая «хата», Георгий вообще на некоторое время стал «героем дня». «А где ты, собственно, обитаешь, старичок? — Юрка Попов, сын секретаря горкома комсомола, и слыхом не слыхивал, разумеется, где находится в городе областная больница, его семейство, если, не дай бог что, лечилось совсем в другом месте. — Ну занесло тебя, старичок! Ничего. Найдем. Доберемся!» И добрались. И раз, и два, и три, пока тот же Юрка не встретился на обратном пути с группой ангарских «ковбоев». Ничего страшного. Сломанный палец, пять-шесть швов… Все это с успехом можно было заработать и в двух шагах от площади Павших Борцов. Но почему-то решили, что истинная причина — отменно хулиганский район, и… поездки к Георгию прекратились.

Кстати, задним числом, вспоминая процесс своей адаптации в среде соседей — обитателей действительно не самого благополучного и тихого места в городе, — Георгий понимал, что где-то ему крупно повезло. Новичок в поселке, чужак, учащийся в какой-то далекой «особой» школе, а посему не имеющий естественных контактов с окружающими его сверстниками, Георгий легко мог попасть в категорию изгоев, третируемых, а периодически, для профилактики, и избиваемых лихими ангарскими мальчуганами. Но…

Как-то так получилось, что, несмотря на очевидные для местной шпаны странности молодого человека — склонность к затворничеству, непроявляемую напоказ агрессивность, неучастие в «боевых» действиях, когда по кличу: «Наших бьют! Сарептовские приехали!» — следовали какие-то массовые бега с палками, выломанным штакетником, велосипедными цепями, кому-то пробивали голову, кого-то везли в больницу, кто-получал очередной «привод» в милицию, — Георгия оставили в покое. Настолько в покое, что, даже возвращаясь домой поздно ночью, он не вздрагивал от каждой мелькнувшей в подворотне тени. «Ша, пацаны, это Жорка, Лешкин брат». Вот так вот! Лешка, с первых же дней на новом месте с упоением рванувшийся в этот хулиганский полублатной мир, за короткое время сумел завоевать в нем настолько крепкие позиции, что стал одной из авторитетнейших фигур. Да и внешние данные, как его, так и его «ребятишек», представляли вполне убедительную картину. Как-то вдруг, за считаные месяцы, невзрачные мальчишки превратились в бугаистых мордоворотов, из тех, с кем никому не хотелось бы встретиться в темном переулке. Во всяком случае, Васька Клык, один из известнейших местных «заводил», имевший неосторожность подкараулить Георгия, провожавшего домой Лидочку Корину и смачно врезавший ему по челюсти со словами: «Увижу еще раз рядом с Лидкой — убью!», через день-другой валялся под забором, поверженный могучим кулаком одного из Лешкиных корешей, коренастого и угрюмого боксера-разрядника, и, размазывая кровь по разбитым губам, повторял как заклинание: «Все. Все! Я все понял. Хватит!» Роман с Лидочкой, кстати, никакого продолжения не имел. Да это и изначально было ясно. Достаточно было взглянуть на ее дом — добротный двухэтажный кирпичный особняк из тех, что начали возникать вокруг хрущевских панелек и среди сохранившихся еще с первых послевоенных лет непонятно из чего слепленных развалюх-времянок, в которых, однако, продолжали жить. Кто такой был для нее Георгий? Голытьба! Вскоре Лидочка вышла замуж за здоровенного колоритного грузина, родила, развелась, вновь вышла замуж…