Кирклендские услады - Виктория Холт

— Я не допускаю, что вы говорите серьезно.

— Поверьте, Кэтрин. Я никогда в жизни не был серьезней.

— Но ведь мы совсем недавно познакомились. Как можно говорить о женитьбе?

— Ну и что ж, что недавно? Зато мы видимся каждый день. Я знаю — кроме вас, мне никто не нужен.

Я молчала. Несмотря на намеки Фанни, у меня и в мыслях не было, что Габриэль может сделать мне предложение. Да, мы были друзьями, и мне будет одиноко, когда он уедет. Но при мысли, что он станет моим мужем, Габриэль сразу стал казаться мне незнакомцем, почти чужим… Действительно, этот юноша не был похож ни на кого из моих знакомых. Он пробуждал во мне интерес и любопытство, а окружавший его ореол таинственности еще больше влек меня к нему. Но до сих пор я считала его скорее подарком судьбы, посланным в нужный мне момент. Я так мало знала о нем, никогда не видела его родных. Ведь стоило завести речь о них или о его доме, Габриэль сразу отдалялся от меня, будто оберегал секреты, которыми не хотел со мной делиться. Поэтому его неожиданное предложение показалось мне чрезвычайно странным. А он настаивал:

— Так как же, Кэтрин? Что вы мне ответите?

— Отвечу отказом, Габриэль. Мы так мало знаем друг о друге.

— Вы имеете в виду, что мало знаете обо мне?

— И это тоже.

— Но что бы вам хотелось узнать? Мы с вами оба любим лошадей, собак, нам приятно проводить время вместе, с вами я могу смеяться, болтать, чувствовать себя счастливым. О чем же мне еще мечтать? Уверен, с вами я буду счастлив и весел до конца дней.

— Но разве с другими, у вас дома, вы никогда ничему не радуетесь? Не чувствуете себя счастливым?

— Ни с кем другим я не буду так счастлив, ни с кем не смогу так смеяться, ни с кем мне не будет так легко.

— Ну, это слишком хрупкая основа для брака.

— Вы просто осторожничаете, Кэтрин. Вам кажется, что я поторопился.

Я остро ощутила, как одиноко мне будет без него, и ухватилась за его слова:

— Вот именно! Вы слишком торопитесь.

— Ну, слава богу, у меня хоть нет соперника! — воскликнул он. — Не спешите отказывать мне, Кэтрин! Постарайтесь попять, как сильно мне хочется, чтобы вы стали моей женой. Постарайтесь, чтобы и вам самой этого захотелось.

Я поднялась. У меня не было настроения оставаться на пустоши. Габриэль не протестовал, и мы поехали в деревню, где он распрощался со мной.

У конюшни меня поджидал Пятница. Он всегда знал, что я уехала верхом, и неизменно встречал меня, когда я возвращалась. Он терпеливо дождался, пока я передам Ванду одному из конюхов, а затем бросился ко мне. Ему хотелось, чтобы ничто не мешало мне убедиться, как он счастлив, что я вернулась. Такая преданность свойственна большинству собак, но у Пятницы она была еще трогательней, так как к ней примешивалась смиренная благодарность. Он держался в сторонке, пока я была занята с кем-нибудь другим, и безропотно ждал своей очереди. Вероятно, в его памяти навсегда запечатлелись прежние унижения, и потому к ликующей радости от встречи со мной примешивались эти трогательные смирение и благодарность.

Я взяла Пятницу на руки, и он стал самозабвенно обнюхивать мой камзол. А я ласкала его и чувствовала, что с каждым днем привязываюсь к нему все больше. И все дороже мне становится Габриэль.

Входя в дом, я раздумывала, понравится ли мне быть женой Габриэля. И надо признаться, эта мысль уже не вызывала у меня протеста.

Какой будет моя жизнь в Глен-Хаус, когда уедет Габриэль? Я буду ездить верхом, гулять с Пятницей… Но нельзя же вечно стремиться прочь из своего дома! Наступит зима. А в краю вересковых пустошей холода суровые. Иногда по нескольку дней подряд носа на улицу не высунешь, в метель можно заблудиться и замерзнуть до смерти. Я представляла себе длинные зимние вечера, когда я буду прикована к дому, утомительную зимнюю монотонность времени… Конечно, может заявиться дядя Дик. Но надолго он здесь не задержится, а я по прежним его приездам помнила, какой невыносимой становится жизнь, когда он снова уезжает.

Словом, я поняла, что из Глен-Хаус надо бежать, раз улыбнулась такая возможность. Если откажусь, не буду ли я потом вечно об этом жалеть?

Габриэль время от времени заезжал к нам обедать. Отец всегда приосанивался к его приезду и становился обходительным хозяином. Я видела, что Габриэль не вызывает у него неприязни. Но Фанни всякий раз, когда появлялся Габриэль, ядовито ухмылялась. Мне казалось, она считает, что он просто пользуется нашим гостеприимством, раз уж оказался в здешних краях, а вот уедет — и думать о нас забудет. Преисполненная решимости ничем не делиться, Фанни вечно боялась, что у нее что-нибудь отнимут. Она то и дело отпускала туманные намеки насчет моих «напрасных надежд» на Габриэля. Сама она никогда не была замужем, и, по ее понятиям, женщины норовят выйти замуж, чтобы их кормили и одевали до конца жизни. Что же касается мужчин, обязанных поставлять еду и одежду, то они, со своей стороны, стремятся «получить что им нужно» — любимое выражение Фанни, — а отдать за это как можно меньше. Фанни смотрела на все с материальной точки зрения, а я не знала, как избавиться от ее рассуждений, и чувствовала, что все больше удаляюсь от Глен-Хаус и все ближе мне становится Габриэль.

Наступил май. Дни стояли теплые и солнечные. Как радостно было выезжать из дома в вересковую пустошь! Теперь мы больше говорили о нас самих, но в поведении Габриэля чувствовалось какое-то лихорадочное волнение. Словно он все время оглядывался через плечо — не гонятся ли за ним, и с болью отмечал, как быстро бежит время.

Я много расспрашивала его об «Усладах», и теперь он довольно охотно о них рассказывал. По-моему, он вполне уверился в мысли, что я выйду за него замуж и, значит, его дом станет моим домом.

Его поместье рисовалось мне этакой громадой из древних серых глыб. Я знала, какой вид открывается с одного из балконов, — Габриэль часто о нем рассказывал. Ясно было, что он любил проводить на этом балконе много времени. Я представляла, как извивается река по лугам, как спускается к самой воде лес и как в четверти мили от дома виднеются руины — величавые арки, над которыми оказалось не властно даже время, а за деревянным мостом, перекинутым через реку, простираются дикие, поросшие вереском пустоши.

Но не так интересен дом, как люди, в нем живущие. Постепенно я узнала, что у Габриэля, так же как и у меня, нет матери. Она родила его, будучи уже не первой молодости, и, произведя сына на свет, тут же этот свет покинула. То, что мы оба росли без матерей, сблизило нас еще больше.

У Габриэля была сестра на пятнадцать лет его старше — вдова с семнадцатилетним сыном. Был у него и отец — очень старый.

— Когда я родился, — рассказывал Габриэль, — отцу было почти шестьдесят, а матери сорок. Некоторые наши слуги говорили, что меня родили «по рассеянности». Другие считали, что я убил свою мать.

Ярость душила меня. Уж я-то знала, как ранят такие небрежные слова чувствительного ребенка.