Узник «Черной Луны» - Сергей Дышев

Пока мы ехали, один из охранников, который сидел с нами рядом на заднем сиденье, все же разговорился. От его конопатой физиономии тянуло чем-то притягательным. Наверное, все дело было в его мясистом курносом лице. Знаете, есть такие жизнеутверждающие лица, с ними можно выпить и побалагурить без предварительного знакомства. Вот он и начал просвещать насчет местного колорита. И получалось у него так, будто мы какие-то знакомые его туристики, скажем, из его родного села, а он, везунчик, устроился в городе и теперь с охотой распространялся о своем новом жилье.

– Тут, ребя, не зевай. Места экстремальные, максимально приближенные к боевой, – радостно рассказывал он, поглядывая хозяйски по сторонам. – Вон, вишь, девки идут. С виду ничего, молоденькие, а у самих коленки ходуном ходят, как после церебрального паралича…

Тут он высунул свою усатую рожу в окно и громко издал звук:

– Ух!

Две девушки, шедшие мимо, отшатнулись.

– Во, видите, что я говорил! – Он рассмеялся. – Хорошие девахи, молодые, им бы рожать, а тут война, стреляют вокруг, мудозвоны эти… Вон, видите, – показал парень на здание, загороженное со всех сторон бетонными блоками. – Там засели молдавская полиция и опоновцы – это все равно что омоновцы, только по-ихнему. Звери, я вам скажу, хуже не сыщешь. Шкуру живьем спустят, а потом пойдут щи хлебать как ни в чем не бывало. А начальник полиции, не поверите, знаете, кто по национальности?

– Эфиоп? – спросил я.

– Русский!!! Сволочь… Полковник, в нашей милицейской форме, со всеми регалиями, значками «70 лет милиции», в кабинете – портрет Ленина. А называется комиссаром полиции и со всей шоблой-воблой готовится сдать всех нас румынам. Бляхер-мухер, ни хрена у них не выйдет… Вот ты кто по специальности? – вдруг спросил он меня.

– Шоферил, грузчиком был, – ответил я уклончиво.

– А ты? – мотнул он головой в сторону Вани.

– А я человек простой – свиновод.

– У-у, почти коллега! А я мясник, твоих хрюшек доводил до кондиции. Ну так вот, скажу вам, кореша, на хрена мне вся эта петрушка нужна. У меня все было. Работа, хата, дача… А придет румын, меня первого турнут отсюда, хотя мои предки тут похоронены до седьмого колена. И дед, и бабка. Прадед у меня в Первую мировую сотником был… Ну да это к делу не относится. Так вот, сперва хохлу, русскому, а потом и молдаванину скажут: ну ты, быдло, пошел на плантацию, героем будешь у меня работать. «Другой сорт. Ду сорте». Верно я говорю, Гриня? – спросил он у водителя.

– Отстань, Петро, надоел… – пробурчал тот.

– А что, эти полицейские так и торчат за стенами? – спросил я.

– Да, сидят там, носа не кажут. Мы их не трогаем, родственников же пускаем. Пусть пока живут…

Так за Петиным трепом мы и доехали до штаба батальона – небольшого двухэтажного здания. Первая машина уже стояла с распахнутыми настежь дверцами. Хозяин, видно, был в штабе. Минут через пять из дверей появился крепыш и коротко бросил:

– К комбату!

Мы прошли по коридору, остановились перед обитой черной шкурой дверью. Таблички не было. Рядом скучал автоматчик.

Хоменко разговаривал по телефону. Он энергично впихивал в телефонную трубку короткие, резкие фразы:

– Э-э… прошмандовка…Седлай ей третью степень… Кончай, это не то… Дурь, говорю. Твоя, конечно… его тоже кастрируем… – Он вздохнул и уже нетерпеливо начал стучать серебристой ручкой по хрустальной пепельнице, доверху набитой разноцветными бычками, папиросами. Виднелись даже окурки с губной помадой. – Значит, будет так… – Он заговорил жестко и нетерпеливо: – Пойдешь и заберешь от моего имени. Все будет только по счету. Все будут платить и никуда не денутся… Все, я сказал.

Из всей этой белиберды я, конечно, ни черта не понял. Я внимательней рассмотрел лицо моего нового командира, его маленькие заплывшие глазки, которые следили сейчас за мухой, ползавшей по периметру пепельницы. Может, эти движения насекомого помогали хозяину кабинета сосредоточиться или, более того, разработать какой-то ему одному ведомый план. Он снял свою шапку; рыжих волос осталось совсем мало: розовую проплешину прикрывали лишь чахлые остатки.

Во время разговора комбат постоянно подпрыгивал, ерзал, потряхивал трубкой, будто хотел взбодрить или взнуздать собеседника. Не много я видел людей с такой энергией и к ним отношусь с симпатией, потому что ненавижу сытых и соплевидных – с заторможенным восприятием окружающего пространства. Но было в комбате и что-то настораживающее, я никак не мог понять, что именно…

Муха, наползавшись по пепельнице, продолжала путешествие по столу и наконец свалилась на пол. Это была не совсем обычная муха – у нее оторвали крылышки. Она была антиподом Хоменко, это я понял сразу. И не только потому, что ее лишили возможности летать. Заурядное аморфное насекомое, которое держали, чтобы для каждого новичка оно представлялось символом лености, тупости, убожества и неотвратимости наказания… Вот такое, извините, дерьмо лезло мне в голову, пока я слушал про кастрации и платежи по счетам. Ваня тоже внимательно слушал и даже неожиданно для себя принял стойку «смирно», наверное, генетически привитую во время срочной службы под моим началом. Он слушал, без сомнения, с надеждой ожидая разрешительную и поощрительную команду «вольно». Однако ее не последовало.

Комбат положил трубку и уперся взглядом в наши бесцветные фигуры, видно, пытаясь понять, какого рожна эти типы приперлись в его любимую независимую республику… Но спросил о другом:

– Жрали когда в последний раз?

– Вчера, – сказал я.

Ваня посмотрел на меня с сомнением.

– Ладно, покормят вас, не тоскуйте! В общем, лясы точить некогда. Мои заместители все разъяснят. Подчиняться должны беспрекословно. За дезертирство – расстрел на месте. Не задавать лишних вопросов. О денежном вознаграждении поговорим позже… С оружием, надеюсь, знакомы, погранцы-молодцы?

– Приходилось, – ответил я.

– В Афгане когда воевали?

– С восемьдесят шестого по март восемьдесят девятого, – как бы между прочим назвал я месяц.

– По март? – переспросил Хоменко.

– Да, когда 40-я армия вышла, мы еще были в Афганистане. Последними покидали Афган пограничники.

– Ну-ну, а ты, – ткнул подполковник пальцем в грудь Корытову.

– Полтора года воевал под командованием старшего лейтенанта Раевского, – кивнул Ваня в мою сторону.

– Хорошо. Сейчас получите обмундирование, обед и к вечеру – в Дубоссары. Посмотрим вас в деле. Будешь, старлей, пока в рядовых. А там видно будет, может, и людей дадим.

– Я не настаиваю, – заметил я.

– А я и спрашивать не буду. Прикажу – и будешь командовать. Ясно?

Я неопределенно кивнул.

Вечером, экипированные в полевую, уже бывшую в употреблении форму, с непривычными для нас автоматами с деревянными прикладами (в Афгане у нас были «акаэсы» – со скидывающимися прикладами), мы на «бэтээрах» приехали в Дубоссары. Комбат остался в Бендерах. И мы с Ваней молчаливо согласились, что это к лучшему. Форменка Корытову была явно мала, пришлось ему закатать рукава, штаны – в обтяжку, того и гляди треснут. Вид он сразу приобрел бывалый и вместе с тем блатной.