Руна жизни - Роман Перин

— Чернин! Вот не ожидал. Здравствуй, дорогой!

Они тепло обнялись, похлопывая друг друга по спине.

— Ну что, товарищ старший научный сотрудник, пойдем, прогуляемся — нам, старикам, надо больше двигаться.

— Пошли, товарищ генерал, опрокинем по сто фронтовых!

Базунов быстро собрал бумаги со стола и закрыл в сейф.

— Ты почему форму не носишь? Генеральский мундир тебе идёт!

— Ты же знаешь, что форму мы одеваем только по большим праздникам. Куда пойдём?

— Решим, — Базунов поднёс руки к ушам, дав понять Чернину, что его кабинет прослушивается.

Они вышли на Литейный.

— Ты без машины? — прокричал Базунов под грохот проезжающего трамвая.

— Не на служебной же к тебе подъезжать. На своей тоже не решился, тем более я знаю, что без бутылки у нас разговора сегодня не получится.

— Тогда мы, Юра, зайдём к моему приятелю на квартиру, тут рукой подать, пошли в сторону Невского. Приятель сейчас в командировке, попросил присмотреть за его аквариумными рыбками каких-то редких пород. Я в них не разбираюсь, сыплю корм. А за это он разрешил пользоваться его запасами спиртного. Чего у него только нет: и французские коньяки, и шотландские виски. Он работает с иностранными делегациями, обуржуазился. А главное, там прослушки нет, и это в наше время весьма актуально.

— Откуда такая уверенность?

— У него сын в техническом отделе вашей конторы работает.

— Убедительно. А тебя давно стали слушать?

— А как весь этот бардак начался, так и стали пасти.

— Как узнал, что слушают?

— По последствиям одной беседы на троих. Сначала подумал, что кто-то стучать из своих начал. Перепроверялся несколько раз, пока не убедился, что у стен уши выросли.

— Кто слушает, знаешь?

— И ваши, и наши, и чёрт знает кто ещё, Юра. Сейчас всё смешалось…

Вот мы и пришли. Лифта нет, топаем на пятый этаж.

Квартира приятеля Базунова больше напоминала магазин антиквариата. Все три комнаты были заставлены старой, но хорошо отреставрированной мебелью из разных эпох и стилей. На шкафах и столах громоздились подсвечники и часы явно из прошлого века.

— Ты, Юра, не удивляйся, это его жена работала реставратором, поэтому такая эклектика. Год, как умерла. Неплохая баба, но тащила всё, что можно было. Проходи на кухню.

— Сюда бы ОБХСС, а Евгенич?

— Брось ты, это не хищение социалистической собственности, а мелкое воровство. Не мне тебе рассказывать, как у нас грабят государство.

Кухня была просторной и обставлена современно. В углу урчал огромный холодильник. Базунов вошёл с большой картонной коробкой, позвякивающей бутылками, и, блаженно улыбаясь, поставил её на стол. Чернин, разглядывая кухню, вытащил вилку радио из розетки, отключил телефон, зашторил окно.

— Это ты, Юра, правильно, лучше подстраховаться. Что будешь?

— Давай коньячок.

— А какой хочешь?

— Французский.

— Есть «Наполеон».

— Давай «Наполеон».

— А ещё есть, — Базунов начал выставлять бутылки, — водочка «Смирновская», виски англицкие и шотландские, ликёрчики.

— Так мы, Коля, отсюда не уйдем и до утра. Давай водочки по сто и отполируем коньячком.

— Согласен, товарищ генерал.

Базунов, напевая «я встретил вас, и всё былое», извлёк из холодильника баночку чёрной икры.

— Кучеряво живёт твой приятель.

— Я же тебе говорил, что он работает с буржуями. От жены немало антикварных безделушек осталось. Поверь, пользы от него для нашего государства больше, чем вреда. Давай за встречу…

— Хорош коньячок, — цокнув языком, оценил генерал, — а вот водочка не очень, наверное, польского разлива.

— Да, похоже, кто-то ехал через Польшу.

— Слушай, полиглот, что ты там шептал у себя в кабинете за папкой «Истинно. Достоверно. Действительно»?

— А, это из скрижалей Гермеса Трисмегиста.

— А я кроме закона подобия из его изречений ничего и не помню. Как там, «что на верху, то и внизу, и наоборот»?

— Если быть абсолютно точным, то это звучит так «То, что находится внизу, подобно находящемуся наверху, и то, что находится наверху, подобно находящемуся внизу, ради выполнения чуда единства». Я понял так, что ты ко мне по делу, а не за тайной «чуда единства».

— И по делу, Коля, и за тайной «чуда единства». Я хочу у тебя некоторые свои сомнения развеять о «новом».

— Да я бы рад их развеять, Нилыч, но боюсь, что не получится. Что же в вашем ведомстве нет на него досье?

— Если и было, то, думаю, уже нет, да и до московских дел у нас руки коротки. А вот в вашей конторе, я знаю, более горизонтальная структура. Ты же наверняка копался в его прошлом.

— Конечно, копался.

— Что-то есть?

— Есть. Ты не обижайся, но тебе лучше этого не знать. Спать перестанешь, да и что мы можем сделать? Нас, стариков, скоро выкинут, как балласт.

— Ты меня, Коля, не береги, давно уже плохо сплю. Неизвестность хуже. Пойду искать по другим источникам, пока не узнаю.

— Вот этого делать не надо, долго не протянешь. Ты даже не представляешь, какие силы его поддерживают. Они даже голод могут организовать! Страна и так уже на талонах, позор на весь мир. А эти митинги, антисоветские организации… Ещё вчера подобное не могло и присниться. Такое ощущение, что за всем этим один режиссер, и театр у него мирового масштаба!

— Говори. Я своё прожил, может, напоследок что-то ещё успею сделать. Кстати, у нас, похоже, ликвидируют сионистский отдел. Мне это очень не нравится и настораживает.

— Ничего, Коля, мы уже не сделаем. Я пытался зондировать почву. В лучшем случае можно запастись на будущее информацией и отслеживать процесс, но изменить его мы уже не в силах. Всё идет к большой катастрофе.

— Что в худшем случае?

— Рост сепаратизма, межнациональные конфликты, распад страны. Будет всё, что предлагали ещё троцкисты в тридцатые.

— Я так далеко не заходил в своих предположениях. В худшем случае допускал многопартийность, политическую и экономическую дестабилизацию.