Русское влияние в Евразии. Геополитическая история от становления государства до времен Путина - Арно Леклерк

Любопытно, что некоторые националистические мусульманские общества, особенно в Татарстане, соблазнились «тенгрианством», имеющим доисламские тюркские корни. Ответное эхо «молодой» культуры и частая засылка своих членов в другие группировки, практикуемая радикальными националистическими движениями, такими, например, как национал-большевистская партия писателя Эдуарда Лимонова или крайне антизападные объединения, формирующиеся вокруг сторонника евразийства Александра Дугина, подтверждают активность этих различных групп. Евгений Мороз предложил очень интересную интерпретацию этого феномена в тексте под названием «Неоязычество, этническая вера, контркультура или политическая разведка?», размещенном в книге Марлен Лярюэль: «…Мы можем лишь отметить, что в последнее десятилетие неоязыческие идеи стали ощутимой силой, которая заняла свое место в культурной реальности современной России. Все еще остается значимым вопрос о советском бэкграунде этих движений. Марксистско-ленинское образование, практиковавшееся в СССР, всегда отличалось глубоко мистическим характером. Мысль, что история отвечает глубинным законам, достаточным, чтобы постичь смысл настоящего и частично предсказать будущее, вносит путаницу в различия между наукой и магией. Оказалось ли множество людей, получивших образование в этом духе, психологически готовым принять эти одновременно мистические и псевдонаучные идеи? Особенно это актуально в отношении интеллектуальной и политической элиты. Груз атеизма, вероятно, также играет важную роль в этих поисках духовности, которая не требует ни регулярных совершений религиозных ритуалов, ни теологического бэкграунда и ограничивается лишь возвеличиванием нации и матери-земли. Тем не менее этого советского наследия недостаточно, чтобы объяснить рост числа сторонников неоязычества среди молодежи, чего почти не было при предыдущем режиме. Эти сторонники осуждают главные мировые религии и доказывают необходимость верований, опирающихся на национальные идеи, определенные территории, традиции и историю народа. Выдвигая свои притязания на этническую веру, неоязычники показывают, насколько сложно им принять западное влияние, распространяющееся на постсоветском пространстве и ставшее следствием развала Советского Союза, который, несмотря на декларируемый воинствующий атеизм, не отвечал бы возрождающимся формам национализма»[27].

Один из компонентов самобытности, а также элемент культурного и геополитического влияния, русский язык стал базовым фундаментом этногенеза русского народа, тем «цементом», который позволил объединить внутри царской империи, а затем советской вселенной народы разного происхождения. Он восходит к единому праславянскому языку, местные разновидности которого не заставляют усомниться в общности их корней. Массовые переселения народов, потрясшие Евразию в середине первого тысячелетия нашей эры, разбросали славянские племена по восточной части Европы, и праславянский язык исчез, дабы способствовать рождению трех языковых групп. Западнославянская группа впоследствии разделилась на чешский, словацкий и польский языки. Южнославянская группа изначально представляла собой язык балканских племен, из которого произошли сербскохорватский, словенский, болгарский и македонский языки. И наконец, восточнославянская, или «старорусская», группа дала миру три самостоятельных языка: малороссийский, названный затем украинским, белорусский и великорусский, наш современный русский язык. Этот последний – благодаря утверждению Москвы на просторах будущей Российской империи – стал общеупотребительным языком. Русский литературный язык вобрал в себя многочисленные элементы славянских языков. Его предшественник, старославянский язык, в IX в. стал языком богослужений после служения миссионеров Кирилла и Мефодия, отправленных византийским императором крестить славян (имя первого из них дало название типу письменности, применяющейся для записи слов в славянских диалектах). После утверждения этого языка реформа правописания, предпринятая в 1708 г. Петром Великим, и выработка Михаилом Ломоносовым строгих грамматических правил в середине XVIII в. способствовали окончательному формированию русского литературного языка и постепенному его успешному распространению. Утверждение национального чувства в начале XIX в. – «Золотого века» России – отразил Карамзин в «Истории государства Российского», а быстрое распространение грамотности превращает этот язык в сильнейший элемент самобытности, несмотря на то что россияне осознают себя подданными государства, уходящего своими корнями в далекое прошлое.

Согласно знаменитой формуле Сергея Уварова (1786–1855, министр просвещения в 1833–1849), Россия опирается на православие и царскую власть, что находит отражение в чувстве «народности», усиленном существованием общего языка. Литературное наследие, которым обладают россияне, способствует укреплению общности, отраженной в языке. Приобретший национальный характер в царскую эпоху, этот язык, казалось, должен был утратить его в первые послереволюционные годы, поскольку интернационалист Ленин не хотел выделять ни один из языков, распространенных на территории создаваемого тогда Советского Союза, чтобы избежать «национал-шовинизма». При Сталине все стало иначе. Грузина Иосифа Джугашвили вряд ли можно считать сторонником русского шовинизма или панславистской идеологии, однако он примется способствовать – особенно в годы Второй мировой войны, когда призовет на помощь православие и знаковые фигуры Александра Невского или Кутузова, – укреплению национального великорусского чувства и национализма, ставшего его следствием, которому «маленький отец народов» всячески потворствовал. В мае 1950 г. статья в «Известиях», озаглавленная «Великий русский народ», утверждает: «…русский народ создал могучее государство, собрав в кулак все русские территории от Балтики до Тихого океана и от Черного моря до арктических морей. Русский народ является мощным ядром, вокруг которого собрались и развиваются остальные народы и народности». Эта главенствующая роль, возложенная на русский народ, связана с возвышением его языка.

Согласно филологу Тимофею Ломтеву, «русский язык – инструмент самой передовой цивилизации, цивилизации социалистической, самой прогрессивной науки; это язык мира и прогресса… Русский язык великий, богатый и могучий, он – инструмент самой передовой цивилизации в мире. Из его неисчерпаемых сокровищ создается живительный эликсир, которым питаются национальные языки народов СССР; он создан с любовью всеми народами великого Советского Союза, видящими в нем могучий инструмент своего культурного развития и социалистического преобразования»[28]. Подобные академические рассуждения о достоинствах русского языка делаются параллельно с репрессиями, направленными против «космополитов», стремящихся к сохранению «языковых меньшинств», таких как украинский и прибалтийские языки. Главенствующая роль русского языка одновременно закрепляется использованием кириллической письменности, хотя споры о возможном применении латинского алфавита продолжаются до 1927 г. Однако выбор кириллицы, в том числе для записи диалектов и тюркских наречий Средней Азии, позволяет, как думают в Москве, облегчить доступ к изучению русского языка. Главенствующее положение этого языка на советском пространстве не оспаривается вплоть до распада СССР, который, разумеется, приведет к появлению радикально новых условий и поставит вопрос о том, какой язык должен теперь занять его место. Согласно Давиду Тертри, «русская ойкумена столкнулась с беспрецедентным процессом распада, охватившим бывший СССР. Он сопровождался значительными ограничениями влияния в рамках СНГ – горизонтальным (территорий, где преобладал русский язык) и одновременно вертикальным (сферами его использования)[29]».