Рыцари моря - Сергей Михайлович Зайцев

Так, думая о видении, которое ему явилось, Иван Месяц просидел на камне еще часа два. Был ясный восход. Долгие сумерки отошли, и Большой Соловецкий остров весь предстал восхищенному взору Месяца. Покрытый густыми лесами, занесенный снегом, в пронизывающих лучах невысокого северного солнца остров выглядел чудом посреди серой и унылой морской равнины. Стена за стеной стояли вокруг темно-зеленые леса. А между лесами таились озера – Месяц насчитал их до полусотни, и вдоль кромки берега еще увидел много озер, а может, это были заливы. Дальше – прибрежный лед и острова в море, но все те острова поменьше Соловецкого. Месяц посмотрел на север. Там белесое небо сливалось с серым морем, и грань между ними не была видна. Оттуда явилась к нему Богородица и принесла ладейку. Верный знак – путь указала. Сжалилась, видя безвинные мучения его. Ему же оставалось только шаг ступить да только море переплыть, а уж там – Лапландия. Живи с Богом в душе, правь янтарным парусом!… Да вот не в России живи – ходи за морем холодным, за царством темным, среди льдов и снегов, мясом сырым питайся возле нехристей лопарей… Это ли прозрение его! В том ли для него спасение! От России вдали. Месяц подумал вот как: когда на родине тебя почитают за чужака, когда, как зверь затравленный, ты должен бегать от милых сердцу мест, тогда все едино: и Лапландия, и Таврида – лед.

Спустившись с горы и немного поплутав, Месяц вышел на какую-то дорогу, затем, припомнив вид острова с горы, он определил, в какую сторону идти. И этой дорогой он благополучно вернулся в монастырь. Придя на кухню, Месяц вынул из-за пазухи нетронутый хлеб и положил его обратно на противень. Иноки, которые видели это, очень удивились и спросили Месяца:

– Не выпала ли на острове вместо снега манна небесная?

Месяц же ответил:

– Нет. Сыт я был от тех хлебов, что на горе к кресту прислонены.

А монахи сказали:

– Знаем гору. Но нет на ней ни креста, ни хлебов… Вблизи той горы есть только старый скит Савватиев…

И переглянулись между собой, предполагая, что сей узник от голода и холода не в своем уме. И пожалели Месяца – подвинули к нему чашку, полную постной каши.

Месяц съел немного и отодвинул чашку. Месяц посмеялся над иноками, сказав им, что на горе вкуснее подают. Монахи засомневались и решили сами сходить на гору и посмотреть.

А Месяц тем временем пришел к преподобному Филиппу и покаялся ему, и в конце с твердостью добавил:

– Не держу зла на Иоанна. Да воздастся ему за его государево!…

Уже задолго до Пасхи в монастыре перестали запирать некоторые тюрьмы – по усмотрению настоятеля. Так Иван Месяц, Самсон Верета, инок Хрисанф и маленький ростом помор Копейка обрели свободу говорить и передвигаться. Послушник Мисаил и другие сторожа переселились в свои кельи. Всего освободили до двадцати узников. Но многие еще остались в заточении. Сколько – никто точно не знал. И сами монахи говорили разное – говорили для страху и, может, сами в то не верили. Сходились в одном: обширны были старые земляные тюрьмы под монастырем, страшны были узники, там содержащиеся, а преступления их настолько немилосердны и тяжки, что даже добрейший из игуменов Филипп не считал возможным дать тем узникам свободу в пределах Соловков. Случалось, что кто-нибудь из них пытался бежать: улучив момент, набрасывался на монаха, входящего в тюрьму, и, овладев ключами, выходил во двор монастыря. Однако обитель Соловецкая была столь многолюдна, что такого беглеца тут же замечали и останавливали. Да и монахи-тюремщики после нескольких таких случаев уже были настороже, по одиночке не входили в тюрьмы, и миловал их преблагой Бог. Еще иначе пробовали узники совершить побег: прикидывались умершими. Думали – вынесут их из тюрьмы, а им того и надо. Узники эти не предполагали, что сторожам давно известна сия уловка, и что монахи, прежде чем вынести труп из тюрьмы, кололи его на пробу ножами и подрезали пяточные сухожилия. Другие узники, каких водили на дознание и какие не желали говорить с монахами-обыщиками, бывало, зашивали себе веревкой рот, либо, раздобыв где-нибудь гвоздь, они приколачивали к лавке собственную мошонку или ногу – и тогда, надеялись, их не выведут из тюрьмы…

Освобожденные же обязывались выполнять разную хозяйственную работу: убирать и сжигать мусор, ходить за скотом, помогать на кухне, топить печи, рыть каналы для осушения болот, варить соль, прокладывать дороги, рубить лес… Двоим или троим, которые ранее пытались бежать с островов, оставили на ногах оковы. За ними особо присматривали, на ночь велели являться в монастырь, тогда как остальные могли ночевать где придется. Если же кто-то из узников хотел посещать храм, того допускали в любой храм и там никак не выделяли, ведь душа его стремилась к Богу, к очищению, и не должна была встречаться с терниями и препонами на этом пути. Так брат Хрисанф много времени проводил в молитвах. Причем не твердил слов молитв заученно и бездумно, а произносил их с чувством искренним, с верой глубокою и с трепетом, будто всякое сказанное им в храме слово было новой ступенью, приближающей его к небесам и к Судье Высшему. Сказано в книгах, что молитва, как и пост, как смирение и милостыня, – все это покаяние. Инок Хрисанф восходил по ступеням покаяния и любил свой путь, и, если бы не прошлое злосчастное деяние его, он достоин бы был похвалы и подражания со стороны не особенно набожной части братии. Другую половину времени этот инок проводил в тяжелом труде. Он сносил с берега к монастырю такие камни, какие не всякий человек мог бы даже оторвать от земли. Монахи дивились на этот труд, нарекая его каменным безумием. Был могуч брат Хрисанф. В камнях же всегда была нужда, ибо при игумене Филиппе монастырь много строился.

Помор Копейка тоже нашел себе дело по душе: он дневал и ночевал на пристани, помогая послушникам шпаклевать и смолить и чинить ладейки. Многие из монахов прежде были такими же поморами-мореходами, как он, и хорошо знали его, и уважали его сноровку. В своем деле Копейка был – голова, и слово его имело вес.

Самсон Верета, купец новгородский, не сумел как-нибудь распорядиться собой; ему нечего было продать, и он ничто не мог купить. Монахи соловецкие, живя в богатом монастыре, богатства и излишества многоразличные презрели – а с ними и блага телесные. Предпочитая бедность, довольствовались малым, образ жизни вели аскетический и лучшей доли не искали, поэтому ни взять у них, ни дать им чего-то не было возможности. Уклоняясь от работ, Самсон два-три раза обошел кругом остров, с неделю просидел в лесу, как дикий зверь, потом, голодный, украл на кухне пять хлебов и был за то наказан пятьюстами земными поклонами. Помыкался-помыкался да и прилепился к Месяцу, увидя в нем человека, стоявшего на путях премудрости, бессребренника с честью и добротой в словах и поступках. А может, неглупый купец заметил благоволение к Месяцу со стороны Филиппа и решил, что нелюбимому псу теплее спится возле пса любимого.

Иван Месяц в память бывшего ему явления Пречистой Богородицы поставил на горе большой деревянный крест и, временами приходя к нему, подолгу просиживал у его подножия в молчании и обозревал окрестность. Иноки, узнав про воздвигнутый крест, донесли о том настоятелю, поскольку полагали, что велика для узника честь – помечать свой путь крестами. Однако Филипп паче чаяния их счел этот поступок Месяца благом и даже выразил удивление по поводу того, что ему самому не пришла в голову мысль поставить на вершине горы крест. А Сильвестр, благородный и человеколюбивый, любовью и верой всей братии пример, опять назвал Месяца ловцом в человеках, и при всех же похвалил, и еще сказал, что редко кто, будучи униженным положением своим, будучи подверженным тяжким испытаниям, находит в себе терпение все превозмочь и, мало того, – способен еще вершить дела высокие, дела благие, смущающие покой целой святой обители. «Премного возмужал сей юный узник», – сказал досточтимый Сильвестр.