Завтра война - Александр Зорич

Бывало, он выходил из лаборатории, только чтобы принять душ.

Как правило, надобность в душе становилась очевидной к воскресенью.

А когда в его кабинете появилась индивидуальная душевая кабинка, надобность в воскресеньях сама собой отпала…

Кончилась эта история тем, что Лив попросила Роланда отказаться от сына. Все равно ты, мол, ребенком не интересуешься. А у ребенка должна быть настоящая семья, настоящий отец.

«Не тот отец, кто зачал, а тот, кто воспитал», – приговаривала Лив.

В таких случаях всегда говорят что-то такое – это как когда ребенок разбивает коленки, ему вот уже три тысячи лет повторяют одни и те же слова «до свадьбы заживет».

Одним словом, Роланд внял голосу разума и традиции.

Он согласился. Даже подписал документ, где в юридически корректных выражениях он, Роланд Эстерсон, отказывался от права называться отцом Эрика, давал ему разрешение на смену фамилии и обещал в дальнейшем не претендовать на внимание мальчика и не лезть со своими дурацкими советами по его образованию и воспитанию. При этом, однако, отказавшийся от сына господин Эстерсон был обязан посылать ежемесячно сумму в размере десяти процентов от своей зарплаты маленькому мальчику Эрику…

Тогда он не понимал, что делает. Не понимал, что теряет. Он был слишком увлечен «Проектом 117» и своими сумасбродными изобретениями. А когда Роланд осознал, что же натворил, – было уже поздно.

Эстерсон налил себе еще водки. Выпил. Отправил в рот блестящую черную маслину. И, подумав, присовокупил к ней желтый кружок лимона.

«Интересно, какими такими „условиями“ запугивал генерал Родригес?» – спрашивал себя Роланд, кривя лицо в лимонной муке.

Он вытер свои русые усы тыльной стороной ладони, когда его мутный взгляд упал на пластиковые контейнеры с остатками системы управления защитным полем. Контейнеры пирамидой громоздились в углу.

Пластиковые коробки были заклеены крест-накрест красной липкой лентой, по всей длине которой попугайски повторялись слова «совершенно секретно».

За последние двадцать лет Роланд видел столько «совершенно секретного», что смысл этих слов для него совершенно стерся.

На одной секретной научно-производственной базе в системе Центавра он даже видел туалетную комнату, на двери которой вместо исторического «М» или обычной живой голограммки с абстрактным джентльменом в шляпе красовался гриф «СС». А внутри как всегда – вакуумные писсуары с желтым налетом, мятые окурки под раковиной и презервативы б/у, забытые любителями bathroom fucks, каких на научно-производственных базах всегда пруд пруди…

Так вот контейнеры, как и тот центаврианский туалет, – они тоже были «СС», сов. секретными, хотя их содержимое Роланд мог бы описать и с закрытыми глазами.

Эстерсон отвернулся. Интересоваться содержимым контейнеров ему сейчас хотелось меньше всего на свете, хотя сразу после катастрофы он был буквально одержим желанием досконально осмотреть этот чудом уцелевший блок – интуиция нашептывала ему, что где-то там прячется отгадка проклятой загадки под названием «ПОЧЕМУ ОНИ ВСЕ ВРЕМЯ ПАДАЮТ?»

Но это было с утра. Теперь же Эстерсона тошнило от одной только мысли о том, чтобы работать ночью.

Он налил себе еще. И вдруг поразился произошедшей перемене. Он никогда не распускал руки, а сегодня взял да избил идиота Марио. Он всегда работал по ночам (как, впрочем, и днем, и утром, и после обеда), да он мог работать когда угодно и сколько угодно. И его никогда не тошнило. А теперь вот – тошнит.

В общем, что-то важное надломилось в тот день в душе конструктора Роланда Эстерсона. И водка «Столичная» была тут вовсе ни при чем.

Май, 2621 г.

Авианосец «Три Святителя»

Траверз Земли, Солнечная система

Я бы хотел, чтобы они не постеснялись назвать меня своим другом. Но мне хватало честности признать: это случится не скоро. Не сегодня и не завтра.

Даже если меня поставят в боевое расписание, даже если мне повезет выжить в воздушной свалке над фиолетовыми помидорами Наотара, если мои ракеты отыщут врага и спасут жизнь ведущему – они скажут: «Это всего лишь удача новичка. Приятная, но случайность».

И они будут правы.

«Они» – пилоты эскадрильи И-02 19-го отдельного авиакрыла Военно-Космических Сил. Больше похожие на вольнонаемный сброд из охраны корпоративной колонии, чем на офицеров регулярной армии. Не признающие промеж себя ни чинов, ни уставной формы одежды, но притом готовые драться за честь мундира до последнего вздоха – хоть в смертельном хороводе космического сражения, хоть на дуэли, хоть в пьяном угаре офицерской кантины, схватившись с каким-нибудь непочтительно ухмыльнувшимся сапером из мобильной пехоты.

Их было шестеро.

Леонид Фрайман – подвижный, стриженный почти наголо, скорый на улыбку. Улыбался он, впрочем, как-то зловеще – даже в тех случаях, когда к тому не было видимых причин.

«Фрайман. Лейтенант Фрайман», – представился он и зловеще улыбнулся.

Сергей Цапко – долговязый, с двумя серьгами в левом ухе, на первый взгляд нелюдимый и малоприятный субъект. «Свежих жмуров привезли», – так он прокомментировал наше появление в эскадрилье. В тот день я больше не услышал от него ни слова.

Братья Фрол и Егор Кожемякины – уроженцы Большого Мурома. По-моему, этим все сказано. Известно ведь, что такое Большой Муром.

Да-да, именно. Фрол и Егор расхаживали по жилому отсеку в красных рубахах-косоворотках, носили на шее обереги, а их русые бородки курчавились исконно русскими кольчиками.

Честно говоря, поначалу они показались мне самыми сумасшедшими во всем этом летучем дурдоме. И только позже, познакомившись накоротке с людьми Клона, я понял, что ретроспективная эволюция, сорвавшая крышу населению Большого Мурома, была очень умеренной и, пожалуй, благотворной вариацией на темы того, что случилось с колонистами на Вэртрагне двести лет назад.

Пятым был могучий азиат Ибрагим Бабакулов: широкоскулое лицо, кулаки размером с мою голову, волосатые лапищи и… изящные старомодные очки в металлической оправе. Смотрелись они на нем, как галстук на быке. Галстук, кстати, был таким же неотъемлемым атрибутом Ибрагима, как и очки.

«Ты похож на юного Вагнера! – восхитился он, разглядывая Быстрова поверх очков. – У тебя в роду немцев не было?»

«Вроде не было, – ответил Быстров. – А кто такой Вагнер?»

«Кто такой Вагнер? – переспросил Ибрагим, нахмурившись. – Чему вас на Новой Земле вообще учат? Как люди, не знающие Вагнера, могут называть себя истребителями?»

«Вагнер – это такой немецкий композитор», – пояснил Коля Самохвальский.

И хотя до большой дружбы с лейтенантом Бабакуловым Коле было еще далеко, этот эстетствующий киргиз, знаменитый на весь авианосец меломан и интеллектуал, посмотрел на Самохвальского как на человека. А не как на говорящую вошь из кунсткамеры, которой в тот момент представился Бабакулову ограниченный Быстров.