Василий III - Александр Филюшкин

Во второй половине XV века, в условиях складывания единого Русского государства, ситуация меняется. Теперь отъезд от государя расценивается не в качестве обыденной перемены господина, но как измена. В связи с этим Иваном III вводится практика взимания с «отъездчиков» клятвы на верность верховному правителю. Одна из первых подобных присяг была взята 8 марта 1474 года с князя Данилы Дмитриевича Холмского, эмигрировавшего из Литвы на Русь.

Подобный документ назывался «укрепленой грамотой». В нем кратко излагалась история проступка (неудачная попытка эмиграции в соседнее государство), приносилась на кресте клятва никуда не отъезжать, служить государю и его наследникам до конца жизни («до своего живота»). Приносящий присягу обязывался сообщать обо всех услышанных им «помыслах» «добра» или «лиха» на великого князя. При нарушении он подвергался церковному проклятию и «казни» от светских властей. Поручителями, от имени которых возбуждалось принесение клятвы, выступали митрополит и освященный собор (собрание высших церковных иерархов страны).

Одновременно с укрепленой грамотой взималась поручная запись (она называлась «поручная кабала») с представителей аристократии, которые ручались своими деньгами, что их конфидент не сбежит. Например, за Д. Д. Холмского дали такие записи восемь человек. Их доверие было оценено в две тысячи рублей.

Таким образом, обвинение Василия в намерении отъезда грозило серьезными неприятностями. Для самих же отъездчиков в конце XV века данный акт не имел уже практического значения — на Руси было бы глупо искать более могущественного господина, чем Иван III. Мелкие недобитые удельные князьки были не в счет. Бежать можно было только за границу, в Литву, что автоматически лишало отъездчика шансов на княжение в России. Подобные побеги были скорее демонстрацией неподчинения, недовольства верховной властью.

Остальные участники заговора, согласно летописи, должны были устроить погромы на Вологде и Белоозере и отказаться подчиняться Дмитрию-внуку. Всех их постигла суровая судьба: 27 декабря шестеро лидеров мятежников были казнены через четвертование или отрубание головы, а рядовых детей боярских посадили в разные тюрьмы.

Этот странный неслучившийся бунт, известный под названием «заговор Владимира Гусева» 1497 года, долгое время вызывал споры историков. Неясно, за что боролись стороны, кто в самом деле скрывался за спинами мятежников. Так, считалось, что в основе заговора лежали корпоративные интересы разных групп феодалитета: князья и бояре поддержали Елену Стефановну и Дмитрия-внука, а на стороне Софьи и Василия оказались более худородные дети боярские и дьяки. Другие ученые выворачивали эту схему наизнанку и видели лидерами родовитой аристократии и боярства как раз Софью и Василия, а их противников — опиравшимися на рядовое дворянство. А. А. Зимин уточнил социальную базу заговорщиков: они искали опору в «удельном княжье и новгородском окружении архиепископа Геннадия», а Дмитрия поддерживала тверская группировка придворной знати[21].

Думается, что недостаток сведений вряд ли позволяет делать столь далекоидущие выводы о заговорщиках как выразителях интересов целой социальной корпорации. Да и противопоставлять княжеско-боярскую аристократию детям боярским тоже вряд ли стоит столь категорично: конечно, это были разные корпорации «служилых землевладельцев» (по определению С. Б. Веселовского), с разной корпоративной культурой и устремлениями. В вопросе о том, кто будет наследником Ивана III, речь скорее шла о личных и придворных связях и симпатиях, чем о том, что Василий III и Дмитрий-внук воплощали в себе некие разные социально-политические программы. Нет никаких оснований видеть в источниках борьбу социальных идеалов, а не личностный конфликт из-за престола государства Российского.

Мы можем уверенно сказать только одно: осенью 1497 года (по С. М. Каштанову, в августе) Иван III наложил на своего сына опалу по обвинению в связях с заговорщиками. Однако то ли доказательства были слишком шаткими, то ли сам заговор выеденного яйца не стоил, но столь крутой в других случаях Иван III вместо радикальных мер занялся каким-то невнятным выяснением отношений, в частности в октябре — ноябре 1497 года обличал Василия в причастности к заговору перед собором церковных иерархов и митрополитом. В декабре, как уже было сказано, казнили шестерых детей боярских и еще какое-то количество дворян оказалось под замком. По всей видимости, тогда же под домашний арест был посажен и княжич Василий. Он сохранил княжескую роль, по выражению С. М. Каштанова, «на какой-то очень узкой территории в одной из Замосковских волостей» (волость Шерна-городок)[22].

Хуже всего пришлось Софье Палеолог — в ходе разбирательств было установлено, что она общалась с ворожеями и колдуньями: «…к ней приходили бабы с зельем; проведя расследование против тех баб лихих, князь великий велел их казнить, потопить в Москве-реке ночью, а с нею с тех мест начал жить в бережении»[23].

Какое отношение к заговору имел сам восемнадцатилетний Василий — можно только догадываться. Но бросается в глаза невысокий социальный статус репрессированных (дьяк, дети боярские, «лихие бабы») и примитивизм плана (отъездом в Литву и грабежом на Белоозере великокняжеский венец не добудешь). Если эти сведения верны, то «заговор Владимира Гусева» не имел шансов на успех. Ни Софья, ни в дальнейшем повзрослевший Василий не были склонны к безнадежным предприятиям, а напротив, проявляли в придворных интригах осторожность и мудрость. Да и отъезд — это чисто русская модель мятежа, вряд ли понятная для «грекини» Софьи. Так что были ли мать и сын организаторами заговорщиков? Возможно, они знали о настроениях мятежников, возможно, им было приятно слушать разговоры о неподчинении ненавистному сыну Ивана Молодого… О большем трудно судить.

Зато Дмитрию-внуку и его сторонникам этот заговор оказался настолько на руку, что ученые даже высказывали предположение об инсценировке, клевете и «раздутом деле» с целью убрать с политической арены Василия. У нас нет доказательств провокации или ложного доноса, но если придерживаться принципа юристов Древнего Рима qui bono («кому выгодно?»), то очевидно, что заговор в таком составе и с такой концепцией был совершенно невыгоден Василию и Софье, зато очень полезен Дмитрию и Елене. Акции последних резко пошли в гору.

4 февраля 1498 года в Успенском соборе Московского Кремля Дмитрий-внук впервые в русской истории был в ходе торжественного церемониала, заимствованного у византийских императоров, коронован великокняжеским венцом. Ни Софьи Палеолог, ни опального Василия на коронации не было. Преисполненного чувством собственной значимости четырнадцатилетнего Дмитрия-внука осыпал золотыми и серебряными монетами его брат, Юрий Иванович…