Взгляни на дом свой, ангел - Томас Вулф

При виде ее мертвые глаза Ганта ожили.

— А, деточка! — взревел он, плачевно разводя огромными руками. — Как живешь?

Она поставила тарелку, и он притиснул ее худенькое тельце к своей груди, щекоча ей щеку и шею жесткими усами, обдавая ее вонючим перегаром.

— Он поранился! — Маленькая девочка почувствовала, что вот-вот заплачет.

— Посмотри, что они со мной сделали, деточка! — Он указал на свою рану и захныкал.

Вошел Уилл Пентленд, истинный сын клана, члены которого никогда не забывали друг про друга и видели друг друга только в дни смерти, мора и ужаса.

— Добрый вечер, мистер Пентленд, — сказал Данкен.

— Да, не очень злой, — ответил Уилл со своим птичьим кивком и подмигиванием, добродушно адресуясь к ним обоим. Он встал перед топящимся камином, задумчиво подрезая толстые ногти тупым ножом. Он всегда подрезал ногти, когда бывал на людях: ведь невозможно догадаться о мыслях человека, который подрезает ногти.

При виде него Гант мгновенно очнулся от летаргии — он вспомнил, как перестал быть его компаньоном. Знакомая поза Уилла Пентленда у камина вызвала в его памяти все приметы этого клана, которые внушали ему такое отвращение: развязное самодовольство, непрерывное острословие, жизненный успех.

— Горные свиньи! — взревел он. — Горные свиньи! Низшие из низших! Гнуснейшие из гнусных!

— Мистер Гант! Мистер Гант! — умоляюще сказал Жаннадо.

— Что с тобой, У. О.? — спросил Уилл Пентленд, как ни в чем не бывало поднимая взгляд от ногтей. — Объелся чего-нибудь не ко времени? — Он развязно подмигнул Данкену и снова занялся ногтями.

— Твоего подлого старикашку отца, — завопил Гант, — отодрали кнутом на площади за неплатеж долгов!

Это оскорбление было чистейшим плодом воображения, но в сознании Ганта оно, тем не менее, укоренилось, как святая истина, подобно многим другим словечкам и фразам, ибо позволяло ему немножко спустить пары бешенства.

— Отодрали кнутом на площади, да неужто? — Уилл снова подмигнул, не устояв перед соблазном. — А они ловко это от всех скрыли, верно? — Но за сугубым добродушием лица его глаза были злыми. Он продолжал подрезать ногти, задумчиво поджав губы.

— Но я тебе про него кое-что скажу, У. О., — продолжал он через мгновение со спокойной, но зловещей неторопливостью. — Он позволил своей жене умереть естественной смертью в ее постели. Он не пробовал ее убить.

— Конечно, черт подери! — возразил Гант. — Он просто уморил ее голодом. Если старухе когда-нибудь доводилось поесть досыта, то только в моем доме. Уж одно вернее верного: она успела бы дважды сходить в ад и обратно, прежде чем Том Пентленд или кто-нибудь из его сыновей дал бы ей хоть черствую корку.

Уилл Пентленд сложил свой тупой нож и спрятал его в карман.

— Старый майор Пентленд за всю свою жизнь и дня не потрудился честно! — взревел Гант, которого осенила новая счастливая мысль.

— Ну послушайте, мистер Гант! — с упреком сказал Данкен.

— Шш! Шшш! — яростно зашипела девочка, становясь перед ним с миской. Она поднесла дымящийся половник к его губам, но он отвернулся, чтобы выкрикнуть еще одно оскорбление. Она хлестнула его рукой по рту.

— Ешь сейчас же! — прошептала она. Он поглядел на нее и, покорно ухмыляясь, начал глотать суп.

Уилл Пентленд внимательно посмотрел на девочку и, переведя взгляд на Данкена и Жаннадо, кивнул и подмигнул. Затем, не сказав больше ни слова, он вышел из комнаты и поднялся по лестнице. Его сестра лежала на спине, спокойно вытянувшись.

— Как ты себя чувствуешь, Элиза?

В комнате было душно от густого аромата дозревающих груш; в камине непривычным огнем горели сосновые сучья — он встал перед камином и начал подрезать ногти.

— Никто не знает… никто не знает, — заплакав, сказала она сквозь быстрый поток слез, — что я перенесла.

Через мгновение она вытерла глаза уголком одеяла — ее широкий, могучий нос, красневший посредине белого лица, был как пламя.

— Что у тебя есть вкусненького? — спросил он, подмигивая ей с комической жадностью.

— Вон там на полке груши, Уилл. Я положила их на прошлой неделе дозревать.

Он вошел в маленькую кладовую и тут же вернулся с большой желтой грушей, снова встал перед камином и открыл малое лезвие своего ножа.

— Хоть присягнуть, Уилл, — сказала она негромко. — Я больше терпеть этого не могу. Не знаю, что с ним сделалось. Но хоть последний доллар поставь — я больше этого терпеть не буду. Я сумею сама прожить, — докончила она, энергично кивнув.

Он узнал этот тон. И почти забылся.

— Послушай, Элиза, — начал он, — если ты думаешь строиться, то я… — но он вовремя спохватился. — Я… я продам тебе материалы по самой сходной цене, — договорил он и торопливо сунул в рот кусок груши.

Элиза несколько секунд быстро поджимала губы.

— Нет, — сказала она. — Об этом я пока не думала, Уилл. Я дам тебе знать.

Головешка в камине рассыпалась на угольки.

— Я дам тебе знать, — повторила она. Он сложил нож и сунул его в карман брюк.

— Покойной ночи, Элиза, — сказал он. — Петт к тебе заглянет. Я ей скажу, что ты себя чувствуешь неплохо.

Он тихо спустился по лестнице и открыл входную дверь. Пока он сходил с высокого крыльца, во двор из гостиной тихо вышли Данкен и Жаннадо.

— Как У. О.? — спросил он.

— Да все в порядке, — бодро ответил Данкен. — Спит как убитый.

— Сном праведника? — спросил Уилл Пентленд, подмигивая.

Швейцарцу не понравилась скрытая насмешка над его титаном.

— Ошень грустно, — с акцентом сказал Жаннадо, — что мистер Гант пьет. С его умом он мог бы пойти далеко. Когда он трезв, лучше человека не найти.

— Когда он трезв? — переспросил Уилл, подмигивая ему в темноте. — Ну, а когда он спит?

— И стоит Хелен за него взяться, как он сразу затихает, — заметил Данкен своим глубоким басом. — Просто чудо, как эта девчушка с ним справляется.

— Вот подите же! — благодушно засмеялся Жаннадо. — Эта девочка знает своего папу, как никто.

Девочка сидела в большом кресле в гостиной возле угасающего камина. Она читала, пока над углями не перестало плясать пламя, а тогда она тихонько присыпала их золой. Гант, погруженный в пучину сна, лежал на гладком кожаном диване у стены. Она уже укрыла его одеялом, а теперь положила на стул подушку и устроила на ней его ноги. От него несло, перегаром, от его храпа дребезжала оконная рама.

Так в глубоком забытьи промелькнула его ночь; когда в два часа у Элизы начались родовые схватки, он спал — и продолжал спать сквозь всю терпеливую боль и хлопоты доктора, сиделки и жены.

Новорожденному — переиначивая избитую фразу — потребовалось бессовестно долгое время, чтобы появиться на свет, но когда Гант, наконец, окончательно проснулся на следующее утро около десяти часов, поскуливая и с болезненным стыдом что-то смутно вспоминая, он, пока допивал горячий кофе, который принесла ему Хелен, услышал громкий протяжный крик наверху.